— Папа знал, о чем говорил, — продолжает Альбина. — Он всю жизнь прожил в ужасе перед самим собой...
— А ты? — спрашивает Лимек. — Чего боишься ты?
Альбина поднимает глаза. В них читается страх, боль и... удивление?
— Я... — Она сглатывает и качает головой. — Я не помню...
— Так не бывает.
— Но я правда не помню! — кричит Альбина с истерикой в голосе.
— Ты врешь, — жестко говорит сыщик. Он чувствует себя обманутым. Выжатым, как лимон. А еще — он знает, что разгадка гибели инженера Петерсена где-то совсем рядом, надо только руку протянуть...
— Я не помню!!! — визжит Альбина и вскакивает с места.
Пальто сыщика соскальзывает с ее плеч и падает на пол. Альбина стоит перед Лимеком, обнаженная, истерзанная. Все старые шрамы проступили вдруг на ее теле: следы плети на плечах, порезы от бритвы на запястьях, следы уколов на локтевых сгибах, ожоги от сигарет на груди и животе, ранки от татуировочной иглы на бедре, следы от ошейника и кандалов... Вся та боль, что Альбина причиняла себе — или позволяла причинять — в один миг нахлынула на нее. Боль, лишь благодаря которой Альбина чувствовала себя живой, сейчас убивала ее.
Глухо застонав, девушка качается и закатывает глаза. Ноги ее подкашиваются, но Лимек не дает ей рухнуть на пол. Вскочив, он хватает ее за плечи, крепко сжимает и встряхивает.
— Не смей! — гаркает он. — Не смей мне врать!
Голова Альбины безвольно запрокидывается. Старые шрамы начинают кровоточить, и Лимек чувствует, как между его пальцев бежит горячая и липкая жидкость.
— Кто он? — спрашивает сыщик. — Кто этот ребенок, о котором спрашивал коротышка? Кто такой Абель?!
— Абель, — повторяет Альбина, пытаясь сфокусировать взгляд. — Абель...
Она вдруг вскидывает руки и впивается в Лимека длинными тонкими пальцами. Глаза ее белеют от боли.
— Найди его, сыщик, — шепчет она. — Ты только обязательно его найди. Умоляю тебя, слышишь, умоляю!!! Пожалуйста...
Она обмякает, и Лимек разжимает руки. Выпотрошенной тряпичной куклой Альбина падает на пол. И тут начинает разваливаться бордель. Вслед за ободранными шпалерами слезает со стен штукатурка, крошится цементная стяжка, обнажая кирпичную плоть цвета старой засохшей крови, а потом истлевает и мелкой пылью осыпается и она, оставив после себя лишь деревянный каркас, древние кости дома, стоявшего когда-то на этом месте — тонкие, выбеленные, сухие и ломкие. С хрустом они складываются, как игральные карты, поднимая облако праха, и Лимек оказывается на улице.
Наступает тишина. Какое-то странное, ненормальное затишье — будто город накрыли ватным одеялом и легонько так, будто бы шутя, придушили, чтобы не трепыхался... Кругом лежат сугробы — чистые, белые, искрящиеся, и мороз легонько покалывает кожу на лице.
Лимек опускается на одно колено и погружает руку в сугроб. Как странно: снег совсем не липкий, сухой, рассыпчатый. Лимек подносит пальцы к губам.
Это не снег; это — соль.
Лимек выпрямляется и смотрит по сторонам. Улицы Авадона погребены под солью. Кругом стоят мертвые коробки домов. А со стороны Бездны на фоне плотной черной стены вспыхивает крошечная, но ослепительно яркая точка.
На нее больно смотреть, но не смотреть на нее — невозможно. Лимек щурится, прикрывает глаза ладонью, и в этот момент точка превращается в огромную, во весь горизонт, вспышку. Мир становится негативом самого себя. Сухой горячий ветер налетает из Бездны, снося дома, будто картонные декорации, и срывая плоть с костей сыщика. Потом испаряется и скелет.
От Лимека не остается ничего.
Часть вторая
1
Утро застало Лимека возле трамвайного депо на окраине Левиафании. Как он туда попал, сколько времени бродил в забытье по городу — Лимек не помнил. Осознавать окружающую реальность сыщик стал только когда серое (нет, не серое — бесцветное, блеклое) безвременье, пропитанное промозглой сыростью и липким туманом, начали пронизывать слепяще-яркие лучи холодного зимнего солнца. Мимо Лимека продребезжал первый утренний трамвай, подсвеченный изнутри синими лампами, и сыщик, вздрогнув, окончательно очнулся.
Машинально он сунул руку в карман, чтобы нашарить мелочь, и только тогда понял, насколько озяб. Пальцы онемели и не гнулись, монетки выскальзывали, да и догонять трамвай на одеревеневших ногах было уже поздно. Лимек побрел пешком, стараясь не обращать внимания на то, как ноет от холода правая почка.
Улицы Авадона заполнились людьми и — одновременно — как будто бы опустели. Прохожие старались не замечать друг друга, и когда навстречу Лимеку из тумана вышла слепая женщина с выцарапанными глазами и окровавленными руками, Лимек решил последовать общему примеру. Он двигался, механически переставляя ноги, и изо всех сил пытался не видеть мертвецов, сваленных в кучи на перекрестках, разбитых окон, потеков сажи на стенах, перевернутых автомобилей, и опять мертвецов, на этот раз валяющихся посреди улицы, сидящих за столиками кафе, застрелившихся самостоятельно и расстрелянных солдатами, выбросившихся из выломанных дверей замершего на эстакаде вагона надземки, задавленных и растоптанных толпой... Тела были повсюду, и выжившие суетились вокруг них, складывали на носилки, вытаскивали из убежищ, сортировали и грузили в фырчащие моторами труповозки — и все это происходило под бдительным надзором солдат, пресекавших любые попытки мародерства.