Другие солдаты — почему-то в противогазах и касках — расклеивали на столбах плакаты с портретом канцлера Куртца для поднятия боевого духа авадонцев, а трискели отлавливали и сажали в «воронки» сумасшедших и бродячих проповедников конца света. Авадон привычно и деловито избавлялся от последствий Шторма, и над всей этой будничной, в общем-то, картиной поднимался столб черного жирного дыма из трубы крематория.
В девять открылись первые магазины. Лимек завернул в продуктовый, выцарапал из бумажника сотенную Ксавье — у продавца округлились глаза, он замотал головой, мол, сдачи не будет, но Лимек затарился на все: купил две палки салями, батон белого хлеба, рыбные консервы — в томате и в масле, полкило ветчины (по двойной цене, потому что карточек у Лимека не было), килограмм сосисок, десяток яиц, две пачки сахара, упаковку растворимого кофе, коробку конфет, банку ананасов в собственном соку и баночку оливок, обязательно зеленых и без косточек — как любил отец. Когда Лимек ушел, прилавки магазина напоминали о великой Депрессии двадцатых годов...
Отец Лимека жил недалеко, но Лимек, нагруженный пакетами, поймал таксомотор.
Квартирку на шестнадцатом этаже одной из послевоенных новостроек в Левиафании старшему инженеру-конструктору Ольгерду Лимеку выделили в честь ухода на пенсию, в качестве компенсации за сорок лет безупречной службы на Фабрики (по официальной версии). Впрочем, как подозревал Лимек-младший, причина небывалой щедрости совета директоров крылась совсем в ином...
— Андрей? — Отец, как всегда, широко распахнул дверь, даже не озаботившись посмотреть в глазок.
— Да, пап, это я, — сказал Лимек, бочком протискиваясь мимо отца в дверь вместе с пакетами. — Держи, это тебе...
Пока отец суетливо принимал пакеты, Лимек прислонился к стене и почувствовал, как него накатывает волна облегчения, и тугой узел в животе начинает потихоньку отпускать... Живой, подумал сыщик. Слава богу, живой...
— Откуда это? — удивлялся отец. Он то брал пакеты в руки, то ставил их на место, заглядывал внутрь, вертел в руках банки, то вдруг лез обниматься, и опять брал пакеты, обнюхивал колбасу. — Тебе дали премию?
— Да, папа. Так и будешь держать меня на пороге?
— Боже мой, проходи, проходи, что же ты стоишь!.. — всплеснул руками отец. — С ума сойти, настоящий сервелат...
Лимек не ел больше суток, но от вида еды его подташнивало. Он прошел, не разуваясь, в комнату, присел на подоконник и спросил:
— Пап, я покурю в форточку, ладно?
Отец не ответил, увлеченный распихиванием продуктов по полочкам маленького холодильника тут же, в комнате, и Лимек вытащил сигарету и чиркнул спичкой. Сухой табак тихонько потрескивал, синий дым поплыл по комнате, обволакивая старую мебель: продавленный диван, колченогие стулья, буфет с помутневшим от времени хрусталем и фаянсовыми статуэтками, этажерку с пластинками (отец обожал джаз), книжный шкаф и особую папину гордость — большую радиолу фирмы «Телефункен». На радиоле стоял мамин портрет и букет пластмассовых ромашек в стеклянной вазочке.
— Фу, начадил! — ругнулся рассеяно папа. — Бросай свое курево, давай лучше чай пить!
— Давай.
Лимек отправил окурок в форточку, слез с подоконника и прогнулся в спине, помассировав кулаками поясницу. Почки ныли нехорошо. Где-то я их застудил, подумал Лимек. Знать бы еще — где...
— Я пойду поставлю чайник, — сказал папа и вышел в кухню.
Лимек прошелся по комнате, провел пальцем по слою пыли на крышке радиолы. «Телефункен» подарили отцу коллеги по закрытому КБ, с которыми он провел вместе шесть лет, трудясь над проектом настолько секретным, что даже двух положенных выходных в год ему не предоставляли ни разу. Те же самые коллеги, как полагал Лимек, и написали донос на отца, после чего его арестовали трискели — формальность, в общем-то, но необходимая, чтобы упечь инженера-конструктора в закрытое КБ. Этот донос, пускай и не сразу, убил мать Лимека.