В сорок втором она шагнула в Бездну с моста короля Матиаса. Это поставило точку в долгом и мучительном процессе ее медленного угасания от одиночества, помочь которому не могло ничто — ни карьерные достижения сына, ни ежедневная бутылочка шерри, ни открытки от отца, получаемые на Пасху и Рождество.
— Как служба, сынок? — крикнул отец из кухни. — Как Камилла?
Ольгерд Лимек вышел на свободу в сорок пятом. Известие о том, что нежно любимая им жена мертва уже три года, подкосило его рассудок, а год спустя Большой Шторм окончательно свел Лимека-старшего с ума. С тех пор отец сыщика жил в вымышленном мире, не воспринимая ничего, что не укладывалось в установленные самим Ольгердом рамки.
Квартира на окраине Левиафании стала выходным пособием для блаженного инженера, который слишком много знал и, видимо, все еще оставался нужен фабричному начальству... Из окна виднелся пустырь и границы Сатаноса: заколоченные окна домов по периметру, заложенные кирпичом проходы и переулки, колючая проволока поверх заборов, заброшенные, ржавые сторожевые вышки для защиты от мародеров.
— Ну что же ты молчишь? — спросил отец, вернувшись в комнату с банкой засахарившегося варенья и двумя грязными чашками. — Рассказывай что-нибудь! Как жизнь?
— Все по-старому, пап, — сказал Лимек. — Все по-старому. Ничего не изменилось.
И это было правдой. Шторм — очередной Шторм, не первый и не последний, прошел мимо. Нарыв не лопнул, гной не хлынул. Все вернулось на круги своя. Все было как прежде: и ноющая боль при мысли о Камилле, и безысходность, и обреченность, и повторение пустых, бессмысленных дней...
Отец намазывал хлеб маслом и вареньем.
— Это хорошо. Это самое главное. Чтобы все было тихо и спокойно.
На кухне засвистел чайник.
— Извини, папа, — сказал Лимек. — Я не буду чай. Мне пора. У меня еще дела сегодня.
2
— ...оценивается в семь целых девять десятых балла по шкале Тангейзера. Значительные разрушения в Ашмедае, меньше пострадали районы Бельфегор и Вааль-Зее. Наибольшее количество человеческих жертв в Левиафании. По оценкам экспертов, ущерб от Ночи Осязаемой Тьмы меньше, чем от памятного всем авадонцам Большого Шторма сорок шестого года, известного так же как Ночь Белого Пепла. А сейчас с обращением к нации выступит канцлер Куртц. — Репродуктор смолк на мгновение, а потом разразился хриплым шепотом астматика, сквозь который периодически раздавалось могучее рокотание: — Сограждане! Авадонцы! Мы все вместе! Плечом к плечу! Стоим на последнем рубеже человечности! Враги наступают! Чтобы сбросить нас в Бездну! Стихия против нас! Но не надо отчаиваться! Мы сплотимся перед угрозой! Лучшие умы Авадона! Днем и ночью! Куют чудо-оружие! Повысим нормы на Фабрике!..
Под репродуктором, на облупленной кирпичной стене, красовался новый, еще влажный от клея, портрет Куртца, выполненный в минималистической манере и всего в три цвета: черный, белый и красный. Воротник френча, подбородок, нос, свирепый взгляд — все было нарисовано так скупо и гиперболизировано, что могло бы сойти за шарж, только очень уж зловещий. Впрочем, то же самое относилось и к речи канцлера... Лимек толкнул дверь и вошел в контору.
Здесь все носило следы возвращения к нормальной жизни. Монтер на стремянке закручивал новые лампочки в бра, уборщица драила полы, а на пустой стойке консьержа лежала стопка пахнущих типографской краской газет. А самым удивительным было то, что лифт, мертвый вот уже полтора года, вдруг заработал.
Оставив на стойке монету, Лимек взял утренний выпуск «Авадонского вестника» и вошел в лифт, затворив за собой кованную решетчатую дверцу и нажав кнопку с цифрой 5. Лифт вздрогнул и, застонав с непривычки, медленно пополз вверх.
Судя по царившей в конторских коридорах суете, Лимек не единственный сразу после Шторма отправился на работу; это было чем-то вроде защитной реакции организма на потрясение — сделать вид, что все нормально, и ничего особенного, в общем-то, если разобраться, и не произошло...
Перед пятым, последним этажом, лифт заскулил совсем уж жалобно, как уличный пес с перебитой лапой, и от этого звука волоски на затылке Лимека встали дыбом. Лифт замер. В коридоре пятого этажа было пусто и темно; видимо, ни мадам Зора, ни Айра Гринберг еще не появлялись. Но Лимек мог бы поклясться, что кто-то поджидал его за поворотом.