— Я не шантажист.
— А жаль. С деньгами все было бы проще.
— Я хочу знать, что случилось с Петерсеном в ночь на прошлый четверг. Где он был все это время. И где его нашли трискели.
— И это все?
— Нет, — Лимек пошел ва-банк: — Я хочу знать, что на самом деле задумали Ксавье и Валлендорф, и какую роль во всем этом играют алхимики. Я хочу знать все, до последней детали, до самой мельчайшей подробности. И тогда я постараюсь сделать так, чтобы Шварц не узнал о вашем участии в этом деле. Устраивает такой расклад?
Меерс посмотрел на сыщика с жалостью.
— И все-таки идиот... — констатировал он. — Зачем вам это надо? Зачем вам во все это лезть?
— Я уже в это влез так, что дальше некуда, — сообщил Лимек откровенно. — Мне просто надоело играть вслепую и ломиться вперед наобум.
Особенно если учесть, добавил он про себя, что я оказался втянут в противостояние между «Трискелионом» и Алхимической лабораторией — двумя колоссальными силами, любой из которых хватит, чтобы стереть меня в порошок. В обещанное Шварцем возвращение в систему Лимек не верил. Когда трискели схватят Фоста, или кого они там видят во главе заговора против Куртца, сыщику тоже найдется местечко в числе заговорщиков, приговоренных к расстрелу. Или ему просто устроят автокатастрофу...
— Ну ладно, — сказал Меерс, прекратив оглаживать бородку. — Вреда от этого не будет. Мне, по крайней мере. Да и вам, скорее всего, тоже. В любом случае, все уже кончилось. Но учтите, во многих знаниях — многие печали... Пойдемте, Лимек, — предложил он, выбираясь из кресла. — Я покажу вам Петерсена, а по дороге расскажу трогательную историю о том, как идеалист и мечтатель может погубить жизнь свою и близких, доверившись хитрым и коварным заговорщикам. Это будет длинная и печальная история, и не ждите от нее счастливой концовки.
5
Лимеку прежде никогда не доводилось бывать в Азилуме, и он совсем иначе представлял себе здешнюю обстановку. Воображение рисовало мрачную картину серых тюремных коридоров, забранных решетками дверей, привязанных к кроватям психов, бьющихся в припадках эпилептиков, вечный стон и скрежет зубовный... На самом деле, коридоры Азилума оказались чистыми и светлыми, на стенах были поклеены веселенькие обои в цветочек, под ногами лежал канареечно-желтый ковролин, а вместо стона и скрежета повсюду негромко играли жизнерадостные джазовые мелодии.
— Вы, конечно же, знакомы с легендой об Авернусе, — начал Меерс, неспешно вышагивая по коридору впереди сыщика. — Благородный рыцарь при дворе короля Танкреда, самоотверженно спустившийся в Бездну, после чего на протяжении пятидесяти лет в Авадоне не случилось ни одного крупного Шторма.
— В школе проходили, — кивнул Лимек, и Меерс коротко, по-женски засмеялся, слегка подвизгивая.
— Ну еще бы, — отсмеявшись, сказал он. — Еще бы вы не проходили. Извините за мой смех, просто я попытался представить вас за школьной партой...
В ответ Лимек предпочел криво ухмыльнуться и промолчать.
— А вот чего вы наверняка не проходили в школе, — продолжил вещать Меерс, — так это того, почему, или, что точнее, зачем Авернус совершил подвиг. В средние века существовала легенда о том, что на самом дне Бездны, посреди полного ничто, наполненного чудовищами и демонами, есть сказочный остров Авалон — место покоя, блаженства и отдохновения. Проще говоря, полная противоположность Авадону. Много позже инквизитор Алкуин объявил эту легенду ересью, упоминания об Авалоне вымарали из всех школьных учебников и исторических документов, но легенда выжила. В Авадоне даже сохранилась небольшая секта, члены которой верят, что Авернус все-таки нашел дорогу на Авалон, и что когда-нибудь он вернется из Бездны, неся с собой мир и благополучие...
— И Петерсен принадлежал к числу ее прихожан, — утвердительно сказал Лимек.
— Вы полагаете? — совершенно искренне удивился Меерс. — Что ж, очень даже может быть...
Доктор посторонился, пропуская бредущего на встречу старика с гривой седых волос и жутким псориазом на лице — первого встреченного ими пациента Азилума, а потом вывел Лимек на лестничную клетку. Вцепившись пухлыми пальчиками в перила, Меерс с заметным усилием начал подниматься. Разговаривать он при этом перестал, чтобы сберечь дыхание, но все равно к концу пролета совершенно выбился из сил. На лбу у него выступила испарина, Меерс начал дышать с присвистом, то и дело хватаясь за сердце, а, добравшись, наконец, до подоконника, первым делом сунул под язык пилюлю, привалился к стене и полминуты простоял совершенно неподвижно, с серым лицом в капельках холодного пота.