«Плюнуть на все, – думал он, – купить домишко по соседству с Володькиным (недорого, наверно, попросят), осесть тут, написать книгу.» О чем? Этот вопрос его сейчас не мучил. Ангелы и демоны, витающие вокруг, непременно нашепчут сокровенное.
Впрочем, к элегическому настроению примешивалось тягостное чувство: волшебный мир ни с того, ни с сего представал всего лишь забытым закоулком цивилизации. Наслаждаясь чистым воздухом и озирая окрестные красоты, Рязанцев понимал, что не смог бы остаться здесь навсегда.
…Через день-другой Павлов с утра отправился в соседнее село – договариваться с корейцем-целителем. Вернулся под вечер хмурый, сообщил с порога:
– Черт, вот невезуха! Он в Пионерск уехал, к родне. Баба его говорит, будет не раньше, чем через три недели. Хотел же я еще заранее с ним повстречаться, да закрутился, черт!
Николай пожал плечами.
– Значит, не судьба.
– А чего – не судьба?! Ты же вроде вольный художник, куда тебе спешить? Поживи, пока вернется.
– Не знаю…
– Чего знать? Картошки я пятнадцать кулей накопал, рыба, мясо есть, грибы соленые… Варенье я, жалко, варить ненавижу. Но ягоды моченой – бочка. Проживем. Отдохни пока.
– Если есть время отдыхать…
– А ты про это не думай. Столько лет обходилось, авось, еще месяц ничего не случится. Здесь природа лечит.
Как-то само собой решилось, что Николай остается.
Пока егерь пропадал по делам, Рязанцев открывал блокнот, черкал ручкой по его страницам. Но муза не являлась. Даже обычных заметок для записной книжки не складывалось. Николай бессмысленно склонялся над блокнотом, начиная впадать в тоску. Егерь вскоре заметил, что гость не в своей тарелке, и за ужином объявил:
– Хватит в избе торчать. Поедешь со мной – впечатлений набираться.
7
Как-то раз Павлов зарулил на пасеку. «Надо деда Егора проведать.» Старый пасечник и его бабка гостям обрадовались и потчевали от души. За столом дружно опорожнили трехлитровую банку медовухи. А другую вместе с бидончиком меда хозяин всучил егерю уже в кабине.
– Да не надо мне, старый! Спасибо. И мед есть, и запить чем!
– А ты не гордись!
– Э-эх… – Павлов передал банку Рязанцеву. – Держи теперь, чтоб не разбилась.
«Уазик» еле полз, раскачиваясь на ухабах, из которых сплошь состоял проселок, ведущий к пасеке. Николай сжимал проклятую банку, придерживая полиэтиленовую крышку ладонью, чтоб не выплеснулось вскипающее от тряски содержимое. Из-под крышки с шипением пробивалась душистая пена. Когда выбрались на лесовозную дорогу, егерь прибавил газу, теперь машина поминутно подпрыгивала на колдобинах. Наконец Николай не выдержал.
– Слушай, давай мы эту бражку выльем к чертям. У меня от нее все штаны мокрые.
– Вы, господин журналист, такое при местных мужиках не ляпните, – ответствовал егерь, сворачивая с дороги на лесную опушку. – Могут побить. Как это – медовуху вылить?! Нет, если проблемы, надо с ней, конечно, разобраться, но не таким же способом! – Владимир вылез из кабины. – Помоги брезент достать.
Вскоре они полулежали на расстеленном под кустами брезенте. Посреди красовалась чертова банка в окружении пары алюминиевых кружек и нескольких вареных картофелин. Павлов нарезал хлеб, сало, соленый огурец, очистил луковицу.
– Мундир с картох сам сдирай. – И большим пальцем сковырнул с банки крышку. – За рулем я, конечно. Но Господь простит, а участковый подавно. Тебе полную?
Рязанцеву пить не хотелось. В последнее время вместо хмельной эйфории он испытывал лишь противное, муторное отупение. Но сейчас, когда солнце клонилось за стену тайги и воздух над дорогой сгустился до зримой голубизны, захотелось забыть обо всем и просто понежиться в остатках тепла ушедшего лета, поговорить про всякие пустяки.
– Лей, – скомандовал Рязанцев, подставляя кружку. А, опорожнив ее, и сам не заметил, как у него развязался язык.
…В «молодежке» Николай давно забурел и обращался к редактору на ты, величая его Валерой несмотря на разницу в возрасте. Редактор не обижался. Статьи Рязанцева на четверговых планерках привычно отмечали. Но со временем у редактора Валеры стало будто невзначай проскакивать: дескать, перерос ты, Коля, наше издание. Рязанцеву и самому казалось, что он перерос.