Рязанцев понимал, что жизнь «сдвинули» отнюдь не эти – мелочь пузатая! Но именно с этих начнется разрушение обретенного им Аваллона. Журналистский опыт давно убедил его, что за всякой мелкой сволочью непременно маячат другие фигуры, хозяева городов, воздвигшие над вселенской помойкой златоглавые святилища искуса и смущения. Можно попробовать убежать, спрятаться. Можно понадеяться, что егерь – он ведь где-то тут, рядом – не станет бесстрастно взирать на происходящее.
Но кто он такой, этот егерь, страж Аваллона или тот, кто привык обвиваться вокруг стволов и искушать легковерных? Если здесь начало начал, Аваллон не зря пробудил в тебе, Рязанцев, именно такую силу. Ты теперь знаешь, для чего брел к нему сквозь мерзость дней, для чего был предназначен. Он избрал тебя, потому, что слово вечно будет определять жизнь народа, сказавшего про Поэта-Демиурга устами нового Иоана Предтечи: это наше всё! И если гам шабаша на время заглушил Слово, то лишь для того, чтобы явился некто, способный вернуть истинный порядок вещей. И кем ему еще быть, как не слагающим словеса в Слово истины?!
Но кто ты такой, чтобы вообразить себя мессией – здесь, на глухих задворках бывшей империи?!
А кем был две тысячи лет назад безвестный иудейский плотник из Назарета? Истина открылось ему на задворках другой обреченной империи, в полудикой, бесплодной, но не до конца оскверненной нечистью пустыне. Непорочное зачатие и жертву во искупление придумали позже святоши, чтобы как-то объяснить случившееся и оправдать свое существование. Плотника с его Словом просто одолела злая сила. И лишь другая сила способна ей противостоять. В этом суть того, что произошло с тобой. Что же ты прячешься в кустах, как заяц, пугливо разглядывая мелких бесов?!
Рязанцев выпрямился и, больше не таясь, шагнул из зарослей.
17
Люди возле грузовика сперва не заметили его. Они все бубнили и копошились, все ползали среди высокой травы, как жуки по навозной куче. Рязанцев окинул взглядом их всех – жалких со своими ружьишками за плечами; с заглохшей бензопилой, бессильной против древесных великанов; с увязшим в первозданном бездорожье автомобилем. Он отогнал мысли о том, что сейчас может произойти. Произойдет лишь то, что должно, и не стоит тратить время на пустые сомнения.
Первым среагировал ушлый Гена.
– Ты глянь, кто явился!
На Рязанцева уставились пять пар удивленных глаз.
– Ладно, я тут схожу… – буркнул директор и, повернувшись, двинулся прочь.
Рязанцев пристально посмотрел ему в спину и мысленно приковал к земле. Перегибаясь в поясе, директор болезненно вскрикнул.
– Что за черт?! Ноги поломать…
– Вы хоть соображаете, где находитесь? – негромко спросил Рязанцев. И сам ответил: – Ни черта вы не соображаете. Потому что нечем.
Директор дергался на месте и матерился, пытаясь высвободить ноги из невидимого капкана. Гена, покосившись на это дерганье, позвал Рязанцева:
– Иди сюда, не бойся.
– Тебя, что ли, бояться? – усмехнулся Николай. Краем глаза он заметил, как убийца Павлова стряхнул с плеча ружейный ремень. Все шло своим чередом.
Взглянув в направленный на него зрачок дула, Рязанцев подобрался, сжал кулаки и яростно толкнул врага. За Володьку! За жизнь, которую вы превратили в помойку! За всё!..
Эффект вышел неожиданный. Братка будто смел налетевший локомотив, подбросил в воздух, перевернул, грянул оземь, с треском проволок сквозь осоку и швырнул о древесную колонну. Рязанцев передернулся от чавкающего удара.
Гена и второй его напарник оказались проворными ребятами. Рязанцев не успел их опередить. Помповики в их руках грянули почти одновременно. Николай лишь машинально заслонился руками. Но, оказалось, заслонили его не только ладони. Рефлекс будто обратился в невидимый щит. Выстрелы гремели и гремели, но незримая броня не пропускала заряды.
Наконец грохот смолк.
Рязанцев опустил руки. Противники растерянно топтались в десятке метров, обалдело поглядывая то на Николая, то на свои дымящиеся ружья. Первым пришел в себя Гена. Он лихорадочно зашарил по карманам, роняя патроны, принялся перезаряжать ружье. Его движения вывели из ступора и второго.
Рязанцева трясло, он чувствовал, как внутри закипает гейзер и норовит вырваться наружу – как недавно, когда он чуть не своротил каменную перекладину мегалита. Но сейчас сдерживаться было не обязательно.