– Воды, что ли, нет? – раздосадовано протянула Таня, глядя, как подруга крутит вентиль в разные стороны. – Ну вот, без чая остались.
– А по-моему, на подъезде висело какое-то объявление, что воду отключат, – вспомнила Настя, – до завтрашнего утра что ли. Да у нас же вечно так: только морозы ударят, так они давай теплотрассу раскапывать. Как будто в другое время ремонтировать нельзя. Короче говоря, фиг вам – а ней чай!
– Да это не проблема. – деловито сказала Малиновская. – В конце концов, маги мы – или кто? То-о-ош! – завопила она на всю кухню.
Через минуту появился Антон; какой-то немного взлохмаченный, в рубашке с расстегнутым воротом – видимо, от возни с электроникой ему уже стало жарко.
– У нас… – начала Маша.
– Нет воды, – закончил за неё Антон. – Я слышал.
– Да, наколдуй нам, пожалуйста.
Антон собрал на столе все три чашки в кучу и обхватил их руками, плотно прижав друг к другу. Мгновение – и в них тут же возникла чистая питьевая вода.
– Вскипятить? – Антон невозмутимо приподнял левую бровь.
– Погоди, – Настасья положила в каждую чашку по чайному пакетику. – Вот. Теперь продолжай.
Антон начал по очереди подносить указательный палец к каждой из чашек, и вода в них почти тотчас же начинала закипать.
– Великий водяной чародей, – констатировала Настя, глядя, как булькает вода и подпрыгивает чайный пакетик в её чашке.
– Хорошо всё-таки уметь управлять веществами, – мечтательно произнесла Малиновская, неторопливо размешивая ложкой только что брошенный в чай кусочек сахара.
– Ой, и не говори, – поддержала её Танька. – Я теперь свой мобильный телефон прямо пальцем заряжаю: подношу к руке – и всё готово. Главное, не переборщить с напряжением – двести двадцать вольт, не больше. А то сгорит, – засмеялась она.
– Когда-нибудь я подарю каждому из вас по собственноручно сделанному хрустальному сервизу, – пообещала Настя. – Вот научусь только делать завитушки и розочки из хрусталя, и тогда…
– Тош, ты мне чай перегрел. – пожаловалась Таня, аккуратно дотрагиваясь губами до краешка чашки. – Слишком горячий. Воо-о-ов!
– Мне некогда! – донеслось из комнаты.
– Ну зая, пожалуйста, подойди! – попросила Таня.
Из комнаты показался слегка недовольный Бирюк.
– Остуди мне чай, – Танька сунула ему чашку под нос, состроив при этом милую рожицу.
– То ей вскипяти, то остуди, – ворчал Бирюк, беря в руки чашку и пуская на неё из кончиков своих пальцев холодный воздух. – Сама не знает, чего хочет.
– Любимый, не ругайся, – Таня погладила его по плечу.
Малиновская заметила, что в этот момент Настасья смотрела на них каким-то странным взглядом – в нём читалась легкая грусть, и ещё что-то трудноопределимое. Через секунду Настя перевела взгляд на неё, и Мария отвела глаза, чтобы не смущать подругу. Тут и так всё было более чем ясно – разумеется, Настасье хотелось, чтобы Евген относился к ней с такой же теплотой и нежностью, как относится Вова к Татьяне. Но, видимо, это просто не её человек. Хотя… вполне может быть, что у них всё ещё и наладится.
Чай был, наконец, остужен, и мальчишки ушли обратно в комнату, чтобы продолжить копание в телевизионных настройках, прихватив с собою при этом парочку зефирин. Девчонки, оставшись на кухне в сугубо женской компании, занялись своим излюбленным делом – полушепотом начали обсуждать всякие занятные штучки и секреты, понятные только им.
А за окном, прикрытым ажурными занавесками, все сильнее начинал кружиться легкий, серебристый снежок. Он долетал до земли, неторопливо ложась на газоны и крыши домов, покрывал карнизы окон и темный, блестящий в ночи асфальт.
* * *
В третьей декаде ноября неожиданно наступила небольшая оттепель, зато снег в это время сыпал практически не переставая: по краям дорог вымахали огромные сугробы, и каждый будний вечер вся Москва регулярно превращалась в одну большую пробку. Во всех дворах толпилось постоянное месиво из снежной каши – частые переходы температуры через ноль то растапливали замерзшую черно-бурую жижу под ногами, то вновь замораживали её в скользкие и труднопроходимые ледяные бугры. Дворники, которые должны были, по идее, оперативно устранять всё это безобразие, все куда-то запропастились. Малиновская уже не раз вспоминала их «добрыми словами», когда падала враскорячку у своего подъезда. Не совсем типичная погода для конца ноября, но ничего поделать с этим было нельзя – оставалось только терпеть.
Вообще весь ноябрь в целом Маша про себя назвала «месяцем проблемных родственников». Две недели назад к Бирюку с Таней вернулась, наконец, их бабушка, которая до этого всё лето жила на своей даче в подмосковных Люберцах. Дом там был достаточно тёплый, поэтому, в принципе, жить там можно было и круглый год, но с ноября по март драгоценная бабуля неизменно приезжала в Москву. На зиму весь поселок практически пустел, и ей было попросту страшно и тоскливо жить там совершенно одной. Хотя женщиной она была и не особенно ворчливой, придерживаясь – по словам Бирюка – довольно современных взглядов на жизнь, но всё-таки бабушка есть бабушка: она человек пожилой, и ей необходимы тишина и покой. А у Вовы с Таней постоянно что-то происходило – то они громко музыку слушают, то отношения выясняют – без этого никуда. В результате случались мелкие, пусть и непреднамеренные конфликты, вследствие чего сладкая парочка старалась проводить дома как можно меньше времени. Из всего Авалона они теперь чаще других оставались ночевать в Нифльхейме – все равно бабуля за ними не следила, да и не помнила особенно, где они и что с ними: встретит их днём на кухне, а Вова с Таней делают вид, как будто бы только что проснулись и вышли из своей комнаты.
По крайней мере, хорошо было уже то, что она разрешила им встречать новый год и Вовин день рождения, которое выпадало на тридцатое декабря, на своей даче.
– Вы все молодые-красивые, вам нужно много места, чтобы веселиться, – сказала им бабушка. – Делайте, что хотите – только, ради всего святого, дом ненароком не спалите. Ну и за собою потом приберитесь, конечно. А так – я не против.
Таким образом, в их распоряжение попадал на несколько дней целый двухэтажный загородный дом с участком, поэтому предстоящее девятнадцатилетие Бирюка предполагалось отметить с большим размахом. Вова заранее пригласил не только всех своих друзей по Авалону, но и, конечно, огромное количество всяких разных знакомых, которых у него, как у человека крайне общительного, всегда было великое множество.
Кроме приехавшей Вовиной бабушки произошло посещение и ещё одного из родителей – Настиного папы. Здесь, разумеется, все было гораздо более весело и беспроблемно – все восемь дней, что он гостил у Настасьи, она как обычно была очень счастлива и радостна. Папа накупил ей целые горы всяких новых побрякушек, одежды, а также ездил с нею выбирать в мебельный магазин новый журнальный столик, который Настя как-то присмотрела себе в комнату. Все это время Настасья практически не приходила в Нифльхейм, очень уж ей хотелось подольше побыть с отцом после долгой полугодичной разлуки. Флавиус и Сильфида относились к этому с пониманием и, конечно, не настаивали на посещении тренировок.
Настя немного расстроилась из-за того, что любимый папа не сможет присутствовать в канун нового года – служба есть служба, и её никто не отменял – но он обещал приехать сразу после праздника, в первых числах января, так что расстались отец и дочь в хорошем расположении духа: чуть более чем через месяц им предстояло увидеться снова.
У Ольги Александровны, Машиной мамы, на фоне приезда Настиного отца и, как следствие, – усилившегося в эти дни контроля за Настасьей, тоже проснулась тягота к повышенному вниманию за дисциплиной собственной дочери. Она вдруг живо начала интересоваться Машиными делами в институте, спрашивать, все ли предметы ей одинаково интересны, и нет ли каких-нибудь хвостов за прошлую сессию. Малиновскую такая опека немного раздражала, а временами даже выводила из себя – когда заботливая мама становилась чрезмерно настойчивой. Ну а в остальном всё пока что шло довольно хорошо.