Выбрать главу

Малиновская радовалась хотя бы уже тому, что Евгений не слышал этих слов, а также при его известной склонности к ссорам и манере тянуть застарелые обиды до бесконечности все закончилось тем, что никто из них не подрался и не покалечился.

С другой стороны, однако, у Маши, как и у многих других из Авалона, этот неожиданный «презент» вызвал многочисленные вопросы. Нет, она, конечно, вовсе не расстроилась из-за того, что не получила в дар нечто подобное, но, поскольку Флавиус и Сильфида, уходя, оставили за главных двоих, возникал логичный вопрос: почему дварфы преподнесли сие творение одному только Антону, совершенно проигнорировав при этом Евгена, да ещё и назвали его «Главой Светлых Сил»? Нет, опять же, Маша, как и все остальные, была вовсе не против того, чтобы Антон занимал место их, так сказать, «идейного лидера» и даже Главы, но, при всем своем не слишком хорошем отношении к Жене, он, надо признать, ничуть не меньше был достоин звания Великого мага. Особенно эту теорию поддерживала Настасья.

— Не подумай, Тош, что я настраиваю коллектив против тебя, — говорила она Антону. — Но я заявляю это тебе вот так, лицом к лицу, а не шушукаясь за чьей-либо спиной: по моему мнению, Евгений тоже заслуживает какого-нибудь титула.

Антон, в общем-то, не возражал, но полагал, что разрешение таких странных ситуаций находится не в его компетенции.

— Мы здесь не при королевском дворе живём, чтобы раздавать друг другу звания и презенты, — как-то заметил он.

Малиновская попыталась окольными путями выяснить мнение дварфов по этому поводу, но изо всех их путаных объяснений в данном вопросе смогла понять только то, что «почтенные никоим образом не хотели вносить смуты в их важные дела», а дар сей они сделали лишь потому, что «Водяной Господин очень добр, и любви в его сердце хватает на весь народ дварфов».

Что ж, малый народец определенно симпатизировал Антону. Ну а, кроме того, если вспомнить, как Евген их постоянно гонял и шпынял, вечно громко выражая свое недовольство по поводу того, будто дварфы путаются у него под ногами, такая позиция проливала хоть немного света на мотивы и последствия всего произошедшего.

Пока Мария размышляла надо всем этим, двери зала неожиданно распахнулись, открывая взору странную процессию. В открытые двери вошло множество дварфов в изумрудных и желтых камзолах, а самый первый из них медленно и торжественно нёс на своих слегка вытянутых руках довольно-таки большой, обитый чернёным железом ларец.

Все замерли. Семён раскрыл рот. Слава с грохотом поставил на стол свою кружку. Татьяна что-то шепнула Настасье, и та в ответ лишь едва заметно кивнула. Лицо Антона выражало сейчас крайнюю степень изумления.

Процессия дварфов подошла к Евгену и остановилась, при этом низко ему поклонившись. Тот, вставая, с громким дребезгом отодвинул от себя массивный стул. Дварф с ларцом прошел ещё немного вперед и произнёс:

— Мой Господин, мы все сделали в точности так, как вы и приказали, — и с этими словами он открыл крышку ларца.

Внутри, на изысканно вышитой шелковой подушке, лежала изумительно сработанная корона. Она выглядела почти такой же серебряной, как и обруч на голове Антона, но цвет был гораздо глубже, а сияла она ярче. Тринадцать кроваво-красных камней были инкрустированы по всему периметру короны, а её острые зубцы-крючья казались слегка загнутыми вовнутрь.

— Платина и рубины, как вы и желали, — дварф снова низко поклонился.

— Это что ещё за… — Мария осеклась, не зная, что и сказать. — Что происходит? Откуда это?

Евгений, ничуть не обращая на неё внимания, медленно достал корону из ларца и водрузил её себе на голову, и тогда кровавые рубины тотчас вспыхнули, словно озарённые внутренним пламенем его мятежной души. Блики прекрасных камней заиграли на округлостях платины, точно раскаленные угли.

— Не всё же и другим показывать своё величие, — произнёс Евгений. Слова эти были обращены, в первую очередь, к Антону. Потом он лениво посмотрел на дварфов и бросил сухо: — Неплохо. Но можно было и лучше.

Все увидели, как дварф, раздосадованный, слегка дернулся от его обидной оценки, но не ответил ни слова и только низко поклонился снова.