— Но каким образом ты поняла, что в тот момент все это происходило именно с Маратом, а не с кем-то другим? — спросил Антон. — Подумай, ведь это очень важно!
— Мне жаль, но вот этого я уж точно не смогу сказать наверняка, — Танька пожала плечами и одним глотком допила весь оставшийся чай из разукрашенной чашки с желтым цыпленком. — Могу лишь одно сказать наверняка: тогда я не была ни в его теле, ни в его мыслях. И физически, и умственно я оставалась в той комнате, рядом с вами. Я осознавала и видела все, что вы делали и говорили. И ещё я никак не могла понять, почему до вас никак не дойдет, что помочь нужно не мне…
— Если бы мы догадались чуть раньше, наверное, все было бы по-другому. — медленно проговорил Бирюк. — Мы бы успели…
Антон, не обратив внимания на последние Вовины слова, сказал:
— Я бы назвал твой дар «предчувствием смерти».
— Но почему она так бурно на это реагирует? Это будет происходить каждый раз? — спросил Бирюк. — Мы ведь живём в огромном городе, вокруг нас постоянно умирают сотни людей. Почему же она не чувствует сейчас их смерти?
— Слишком много вопросов и слишком мало ответов, — Антон потер свои ладони друг об друга, пытаясь собраться с мыслями. — Это очень странная способность. Я бы сказал, даже немного пугающая. Она затрагивает тайны жизни и её конца, а это всегда было областью, крайне затруднительной для понимания. Откуда мы можем знать? Мы ведь никогда ещё не умирали.
Ветер сильнее завыл за окном — начиналась новая метель. Антон встал, поплотнее закрыл форточку и заговорил уже более деловым тоном:
— Таня может чувствовать смерть — это факт. Она косвенно испытывает те же ощущения, что и умирающий — это тоже факт. Происходит сие не мгновенно — иначе мы бы просто столкнулись с Евгеном в коридоре, когда он убегал. Но задержка невелика — немногим более пяти минут, а может и меньше. Как если бы это была передача данных из России в Америку по оптоволоконным кабелям, проложенным по дну океана. Они совершенны, но даже им требуется некоторое время. Ладно, неважно. — он взмахнул руками, словно фокусник, признававший, что трюк не удался. — Почему она почувствовала именно эту смерть? Возможно, потому, что Марат был очень близко. Или потому, что смерть была мучительной, — скажем так, не по доброй воле… Или почему-то ещё? Одна теория — никакой практики. И, скажу вам откровенно… — Антон облокотился на стол, по очереди внимательно глядя то на Бирюка, то на Татьяну. — Я искренне надеюсь, что в этом вопросе теория так и останется на уровне теории.
— Да уж, — невесело усмехнулась Таня.
— Хотя тема, безусловно, крайне интересная, — пробормотал Антон себе под нос, прикрывая фарфоровой крышкой стоящий на столе чайничек для заварки.
Настасья первой подошла к границе Кленового леса, слегка щурясь от ярких лучей восходящего солнца. Башни и шпили Нифльхейма были окутаны утренней дымкой, а лежащая внизу долина чуть серебрилась от ещё не успевших высохнуть капель росы на изумрудной траве. Сегодня она встала очень рано и, приготовив вернувшемуся к ней на неделю папе завтрак, предупредила его, что возвратится только к вечеру. Пришлось немного слукавить — вроде как она вместе с Малиновской отправилась гулять по центру города. Отец возражать не стал: несмотря на то, что ему, естественно, ничего не было известно о событиях последних дней, он не мог не заметить, что его любимая дочь о чем-то сильно тревожится, хотя Настя держалась из последних сил, поэтому он был вовсе не против, чтобы она развеялась в компании лучшей подруги.
Настасья стояла, красивая и печальная, любуясь восходом, и ветер едва заметно играл с её темными волосами. Плакать она будет потом, когда папа уедет, друзья разойдутся по своим домам, когда захлопнутся все двери и она останется совершенно одна. Вот тогда можно будет залезть в ванную прямо в одежде, врубить горячий душ и долго-долго сидеть вот так, сотрясаясь от рыданий. В душе плакать легче, потому что соленые слёзы смешиваются с обычной водой и не видно, сколько же выплакано на самом деле. Но это только её. Её личное. То, о чем никто никогда не узнает — даже лучшая подруга — потому что на людях плакать нельзя. Потому что она сильная. Всегда. И даже сегодня, когда хочется вырвать сердце из своей груди, потому что оно причиняет одни лишь страдания.