«Вас выпустят. У меня предвидение» – так сказал желтоволосый, прощаясь. Спасибо, выпустили. Но надолго ли?
Менжинский расстегнул кобуру и положил перед собой револьвер.
– Раз вы все понимаете – посодействуйте следствию. Это же одного поля ягоды, так? – Он обмахнул коричневым от табака ногтем три снимка, что теснились в ряд на столе. – Учтите, я в порчи и проклятия не верю. У вас в особой группе всякие паранормальные опыты проводятся, воздействие на сознание и все такое… Не оттуда ли ноги растут?
Вадим съежился. Ясно, куда гнет зампред. Кто-то внушил ему, что в политуправлении засели вероломные вредители, изводят своими сатанинскими штучками цвет нации. И даже известно, кто внушил. Ягода гадит, кому ж еще!
– Будем в молчанку играть или как?
Вячеслав Рудольфович взял револьвер, покрутил барабан, проверяя наличие патронов. Вадим разлепил спекшиеся губы:
– В чем я должен сознаться?
– То бьеса варто! Выкладывайте как на духу, если не хотите пулю схлопотать. И про Есенина, и про этих двоих… – Менжинский потыкал дулом «нагана» в изображения Котовского и Фрунзе. – Услышу правду – сохраню вам жизнь. Нет – пеняйте на себя. Считаю до пяти.
Он нацелил вороненый ствол в переносье Вадима и начал размеренно отсчитывать:
– Едэн, два, тжи…
Вадим заледенел на своем стуле, сидел не шевелясь, подобно древнеегипетскому сфинксу. Завороженно глядя в черный зрак револьвера, он только и смог выдавить:
– Мне нечего сказать…
Выстрелит, не выстрелит?
– …чтэри, пьеч. До видзення!
Указательный палец Вячеслава Рудольфовича надавил на спусковую скобу. «Наган» издал смачный щелчок, Вадим дернулся, ожидая, что из дула вылетит смерть. Но ни грома, ни пламени, ни обжигающей боли – ничего не было.
Менжинский рассмеялся, вставил в барабан ловко вынутый перед тем патрон и убрал оружие в кобуру.
– А вы молодец! Держались отменно. Пожалуй, подойдете.
– Для чего? – прохрипел Вадим, еще не веря, что ему сохранили жизнь.
– Для дела. Кто за вас всю эту петрушку раскручивать будет? – Вячеслав Рудольфович побарабанил костяшками пальцев по записке Есенина. – Здесь про вас написано: «Он разгадает». Иными словами, ни черта вы не знаете, но можете узнать. Он почему-то в вас не сомневался. Придется и мне поверить… Короче говоря, с сегодняшнего дня ваш арест отменяется. Как уполномоченный представитель политического управления, назначаетесь ответственным за расследование этой чертовщины. Вы у нас спец по аномальностям, вам и карты в руки. Без них, родимых, тут не обошлось.
– Я не спец. Вот Александр Васи…
– Овца кепська! Что вы мне своего Александра Васильевича тычете? Хотите, чтобы я весь Спецотдел во главе с Бокием вам в помощь отрядил? Расследование будете вести конфиденциально, о возможной связи этих трех смертей распространяться запрещаю. По личным вопросам никому не звонить, ни с кем не встречаться. Сегодня же отправляетесь в Ленинград, где вам передадут материалы по Есенину. Далее действуйте по обстоятельствам. О результатах докладывать непосредственно мне. Усвоили?
– Так точно. – Вадим решил не спорить. – Я поеду один?
– Хитрец! Вас выпусти, а вы улизнете… Нет уж! С вами поедут мои люди. Пособят в случае чего… заодно и присмотрят, чтобы вы какой-нибудь фортель не выкинули. И зарубите себе на носу: не справитесь с заданием – помилования не ждите.
Глава II,
где с главным героем происходят как мелкие, так и крупные неприятности
Невероятные виражи выделывает фортуна! Еще утром Вадим сидел в больничном затворе, потом прощался с бренным бытием под прицелом револьвера на Лубянке, а ночью уже покачивался на нижней полке спального вагона, следующего из Москвы в Ленинград. Контора расщедрилась – билеты оплатили не в жестком плацкарте, провонявшем портянками и солдатским куревом, а в мягком, комфортабельном, с откидными спинками диванчиков и, что имело особенное значение в разгар зимы, водяным отоплением. Паровой котел пыхтел без устали, и пассажиры, выбегая на перрон к будкам с кипятком, ощущали резкий температурный контраст.
Вадим, впрочем, никуда не выбегал – для этого имелись сопровождающие. Первый носил фамилию, годящуюся для циркового паяца, – Горбоклюв. Звали его Петром, но за глаза иначе как Петрушкой не величали. Лет сорока, обряженный в латаный простонародный кафтан, суетливый, несуразный, с мотыляющимися до колен руками и растущей клочками бороденкой – сложно было представить себе субъекта, менее подходящего для службы во всесильном карательном учреждении. Выходец из смоленских землепашцев, он успел окончить два класса церковноприходской школы и никакого другого образования не получил. Тем не менее Вячеслав Рудольфович Горбоклюва ценил – и было за что. Поскольку этого клоуна никто не воспринимал всерьез, он легко втирался в любые компании. Оказывал мелкие услуги (за тем же кипяточком сгонять), хихикал над несмешными шутками окружающих, сам травил тупые старорежимные анекдоты, выставляя себя на посмешище. А чего людям надобно? Почувствовать свое превосходство над ближним. Петрушка редко отказывал им в такой любезности и поэтому неизменно завоевывал доверие, под шумок выведывая нужную информацию.