– К чему эта мелочность, – прогудел Троппауэр, – уж один-то стаканчик…
Но Голубь так на него посмотрел, что он сразу замолк. На улице они с разбегу врезались в беспокойную толпу солдат.
– Ура! – крикнул Голубь. – Свобода! По домам, ребята! Не будем ждать, пока откроют воду, пошли промочим горло! В погребе есть ром! Разве мы не заслужили пары глотков после стольких мытарств?
– Верно! – подхватил Троппауэр.
– Верно! – загалдели многочисленные выпивохи. Через минуту погреб был взломан.
В бочки вонзились штыки, топоры, у кого что нашлось. И мигом во все стороны устремились потоки рома, кругом хохотали, что-то выкрикивая.
– Ого! Да это виски, – пробормотал кто-то, и все сгрудились вокруг него, как бараны…
Вскоре и гармошка запиликала…
– Что здесь происходит?! – крикнул с лестницы Адрогопулос.
«Это опасный человек. Он давно шепчется с Пенкрофтом», – промелькнуло в сознании Голубя.
– Солдаты! – испуганно вопил грек. – Нельзя напиваться! Тогда всему конец…
Шатаясь, будто пьяный, Голубь подошел к нему…
– Ты чего лезешь?… Иди лучше выпей с нами… Ты, что ли, будешь здесь приказывать… командир нашелся… На, пей…
Грек в сердцах отстранил стакан, на что Голубь истошно завопил:
– Ах, ты драться! Убью, собака!
И пока грек не пришел в себя от изумления, ведь он и не думал драться, Голубь так саданул его в живот, что тот сперва повалился навзничь, а потом, как на санках, съехал в погреб. Но стоило ему вскочить, как на него обрушился очередной свистящий удар. Голубь понимал, что Адрогопулос все может испортить. От него необходимо избавиться!
Легионеры решили, что это обычная драка, и, гогоча, обступили дерущихся.
Неожиданно грек схватил соперника в охапку. Голубь не без тревоги почувствовал, что перевес на его стороне: руки у борца были словно из мрамора. Удар снизу в подбородок – и у Голубя потемнело в глазах. Он вслепую ответил хуком. К счастью, попал. Грек покачнулся… Привалился на секунду к бочкам, готовясь к прыжку. Его бородатая физиономия исказилась злобной гримасой и…
С самого верха пирамиды из составленных друг на друга бочек – может быть, потому что он качнул ее своим мощным торсом – на голову ему свалился небольшой бочонок гектолитра в два и расплющил ему череп…
Солдаты на секунду обомлели.
Троппауэр тем временем выполз из-за пирамиды: сообрази кто-нибудь, что это он сбросил на голову Адрогопулоса два гектолитра, беды не миновать.
– Будешь знать теперь… – заплетающимся языком проговорил Голубь, – как приказывать легионерам… Дерьмо… Довольно мы терпели!
Кто– то завопил, что нашел коньяк. Все с нечленораздельными воплями столпились вокруг него, и вскоре возле мертвого грека не осталось ни души.
Гармошка Голубя грянула любимую песню;
Le sac, ma foi, toujours au dos!…
Они пели и пили. Некоторые за неимением сосудов зачерпывали ром кепи. Половины запаса уже как не бывало. В самом дальнем углу сверкали ножи, кто-то выяснял отношения. Другие в беспамятстве валялись на земле, погреб наполняли хриплые возгласы, а гармошка все пела и пела…
Смеркалось. Голубь продолжал играть. Кучка жандармов повздорила с легионерами. Прогремели выстрелы… Появились первые жертвы веселья, человек пять-шесть. Никто даже и не вспомнил о Хильдебранте и конвое… Шполянский, Троппауэр и все, кто был в отряде, не смели взять в рот ни капли. Вон он, Голубь, сидит на лестнице, наигрывает на гармошке, а на коленях у него огромный унтер-офицерский револьвер.
К половине седьмого рота лежала в лежку. Выпито было столько, что и поверить трудно…
…Батиста и Латуре, связанные, более или менее отчетливо представляли себе собственное будущее: они слышали дикие возгласы… И вот, выстроенный в две шеренги, явился небольшой отряд в полной боевой готовности. Впереди Троппауэр и Пилот с нацеленными ввысь, подобно печным трубам, огнеметами. Командовал Голубь. Он быстро перерезал на унтер-офицерах веревки. Латуре вскочил.
– Грязное отребье… Подлые предатели, мерзавцы!
– Скажи, когда закончишь, старик, – спокойно перебил его Голубь, – поскольку у нас еще много дел. Или вам больше хочется ругаться, чем взять на себя командование отрядом и переловить бунтовщиков?
Произнося эти слова, Голубь подал унтер-офицерам их оружие.
– Что за дела? – глупо спросил Батиста.
– Если бы мы вас не связали, вы бы пошли учить бунтовщиков уму-разуму и вас бы обоих прихлопнули. А нам еще пригодятся два таких бравых унтер-офицера, даже несмотря на то, что кое-кто из них уже не первой молодости… – Голубь повернулся к Латуре. – Мы обезоружили бунтовщиков, но они об этом даже не догадываются. Они ворвались в погреб, напились рому и едва держатся на ногах. Фельдфебель! Мы готовы идти за вами и схватить их… Да пошли же! En avant, папаша! Marche! – скомандовал он по уставу.
– Если это правда… Аренкур… тогда я не стыжусь… что иногда жалел вас… когда вы отбывали наказание… – Глаза Латуре блеснули, редкие кошачьи усы победно устремились вперед, и он встал во главе маленького отряда. – A mon commandant!… En route! Marche!
Когда тяжелые, громыхающие шаги приблизились к погребу, едва ли кто из находившихся там солдат мог подняться. Отряд остановился в дверях. На лежащих нацелились огнеметы, страшное оружие, способное в секунду сжечь всех, кто был внутри.
– En joue! – прохрипел Латуре, и штыки скользнули вниз.
…Через десять минут дверь погреба заперли на замок, а бунтовщики остались лежать на земле, крепко связанные… Нападение на жандармов было столь стремительным и неожиданным, что те не успели даже подумать о сопротивлении. Их быстро связали. Трех пленников – жандармов, которые не примкнули к восставшим, быстро освободили и выдали им оружие. Бенид Тонгут дал деру, через заднее окошко. Вскарабкался на бруствер в безлюдной части форта… У него была веревка… Сейчас он спустится с противоположной стороны и подождет там туземцев… Не сегодня завтра сокота будут уже здесь, в пустыне.
Но Бенид Тонгут не подозревал, что за ним следят. Некто, у кого было к сержанту неотложное дело. Косые лучи заходящего солнца отбрасывали на камни длинные тени, когда жандарм добрался до бойницы. Кто-то метнулся к нему из полумрака и схватил за горло. Сержант увидел прямо перед собой беспощадное лицо Барбизона.
– На минутку, приятель… – шепнул корсиканец.
Бенид Тонгут почувствовал лишь, что горло ему раздирает жгучая боль, потом что-то хрустнуло… Потом он полетел вниз с пятнадцатиметровой высоты…
Выглянув из окна и увидев толпу солдат, Финли отвернулся.
Гардон вытирал потное, желтое от страха лицо.
– Что вы обо всем Этом думаете? – спросил он лейтенанта.
– Нам конец, – равнодушно ответил тот. – Если у них есть тринитрофенол, тогда мы бессильны, потому что они взорвут трубу. Потом, если действительно подойдут сокота и если бунтовщики нас еще не убьют, самое лучшее пустить себе пулю в лоб, поскольку я, естественно, не собираюсь сдаваться туземцам…
– Но ведь… если нас возьмут в плен…
– Бросьте! Они нас тут же прикончат.
– Не уверен, более того… Какая им в том польза?
Финли почувствовал отвращение. Даже если ты трус, умей все-таки владеть собой, коли видишь, что смерть неизбежна и помощи ждать неоткуда. И такой человек носит форму французского офицера! Снаружи послышался голос идиота:
– Сделайте одолжение, стойте, иначе рядовой должен стрелять… Это приказ…
– Проваливай к дьяволу! – ответил ему кто-то и, судя по всему, отпихнул в сторону, ибо дверь открылась и вошел Хильдебрант.
– Рядовой! – отчеканил Финли. – Почему вы без разрешения и стука…
– Подождите! – перебил его капитан. – Я командир. Что вам нужно? – обратился он к Хильдебранту.
– Господин капитан! Легион прислал меня для переговоров с господами офицерами. Мы отказываемся дальше подчиняться! Мы хотим идти домой и пойдем домой. Никто нас не остановит. Офицеры не делали нам зла, и мы не собираемся их трогать. Форт тоже пусть стоит как есть. Скажите нам шифр, мы запасемся водой на дорогу, и Франция сохранит себе этот аванпост, а офицеры – жизнь. Но если вы этого не сделаете, тогда мы займем форт. Если понадобится, взорвем главный корпус, у нас достаточно тринитрофенола, так что сопротивление офицеров бесполезно. Мы в любом случае доберемся до воды. Но тогда мы взорвём водопроводные трубы, уничтожим форт и всех, кто не на нашей стороне. Таково решение восставшего гарнизона.