– Скупым он никогда не был, как ты говорила, только возвращению не обрадуется… Мне не нужны такие жертвы. Я могу подумать?
– Не слишком долго. Если ты не согласишься, все-таки придется посылать кого-нибудь из слуг.
– Тогда я дам ответ к вечеру. А сейчас мне нужно пройтись.
Бабушка кивнула. Роуз поднялась, кивнула в ответ и вышла, оставив Эмму в комнате, залитой табачным дымом, как туманом.
В саду благоухали мелкие розочки и пахло надвигающейся грозой; ее косматое сине-серое покрывало уже затянуло половину неба. Туча надвигалась неотвратимо и очень медленно, словно растягивая удовольствие и пытку страхом для тех, кто боится грома и молний. Роуз не боялась, однако неразумно далеко уходить от дома в такую погоду. Она побрела по тропинке, уводившей вниз с холма, сквозь жасминовые заросли, в которых гнездились – и сейчас недовольно возились – соловьи.
Тропка, усыпанная гравием, привела Роуз к беседке, стоявшей под ивами на высоком берегу реки; крохотная речушка разливалась только весной, когда приходили очищающие дожди, питавшие ее. После грозы, подумала Роуз, вода в ней снова поднимется, станет зеленовато-бурой от взметенного со дна песка и ила, а затем муть успокоится и осядет, и тогда будет видно темное дно. Над редкими камнями начнут сновать узкие серебристые рыбки, которые годятся разве что кошкам на корм. А ивы станут печально шелестеть, выпевая свою невеселую песню – что-то о потерях, утратах и тех, кто не вернулся. Роуз иногда казалось, что ива – самое грустное дерево на свете.
Она села на скамью в беседке так, чтобы видеть реку, положила руки на перила, а подбородок – на руки. Солнце светило сквозь ивовые ветви, хотя это был уже не радостный, а тревожный, предгрозовой свет. Отсюда Роуз прекрасно видела долину с ее темными пятнами кустарников и перелесков, изумрудно-зелеными полями, желтыми глиняными полосками дорог и белыми пятнышками на склонах холмов – это паслись овцы. Далеко по дороге ехала телега, запряженная двумя лошадьми, за нею поднималась пыль, которую вскоре прибьет дождь.
Многие бегут из Англии для того, чтобы возвращаться сюда как можно реже, например, кузен Александр именно таков. Роуз любила свою страну. Путешествия прекрасны, там столько всего нового, столько яркого и даже волшебного, но хороши они не в последнюю очередь тем, что из них можно возвратиться домой. Пройтись по старому саду, провести ладонью по корешкам книг в библиотеке, которые читала в детстве, услышать осторожный писк мышей в старом амбаре или самой вычистить лошадь, на которой только что проехалась вдоль реки… Спать в своей комнате, которую любишь так, как не любишь ни один роскошный номер в отеле, ни одну экзотическую стоянку под открытым небом, когда звезды мерцают едва ли не в твоих волосах, а ветер заметает в палатки песок, словно поземку. В долгом странствии вспомнишь иногда золу на каминной решетке в гостиной, скрип полов и лестниц, тявканье собак на заднем дворе, мшистый запах у выложенного камнями источника – улыбнешься и подумаешь: «Как будет хорошо вернуться».
Каждый раз, прежде чем уехать, Роуз приходила сюда, в эту беседку. Здесь мысли текли неторопливо и вольно, словно облака над долиной, и казалось, что все всегда будет хорошо. За пределами беседки могли таиться неожиданности и даже неприятности, а в ней самой, за деревянными стенками с большими проемами, под куполом облезлой крыши, цветом сливавшейся с ивовой листвой, время точно останавливалось, запечатанное в спокойный, созерцательный миг, как насекомое в янтарь.
Роуз прикрыла глаза, пытаясь сосредоточиться: мешал налетавший порывами ветер. Итак, бабушка просит, чтобы она нашла кузена Александра. Кузена, которого Роуз видела только раз, да и то мельком.
Ей исполнилось тринадцать, и она гостила летом у бабушки здесь, в Холидэй-Корте, вместе с родителями, когда однажды Александр приехал – без предупреждения, как он любил. Роуз в тот день просто шла по дорожке из деревни (ей доставляло удовольствие изредка удирать туда и наблюдать издали за тем, как живут крестьяне), когда увидела всадника. На гнедой лошади, с волосами, цветом похожими на ее волосы, он показался ей стремительным и словно вырезанным из тумана или сошедшим с картинки в книге. Может, виною этой призрачности являлся пасмурный день, а может, весь облик Александра, который, как иногда выражалась бабушка, «всегда был не от мира сего». Он пронесся мимо, не удостоив Роуз ни взглядом, ни кивком, похоже, приняв ее за дочку служанки или за служанку – в то время она уже была довольно высокой. Девочка поспешила домой, чтобы узнать, зачем приехал этот гость и кто он, увидела, как конюх уводит взмыленную лошадь под дорогим седлом, и попыталась сунуться в бабушкин кабинет, но оттуда послышался голос Эммы, велевшей не мешать.