Великан Ванечка вмиг исполнил приказание, заставив Сабинина поневоле охнуть от боли. Тот, что был гораздо моложе, но тем не менее поименованный по отчеству, достал перочинный ножичек с перламутровыми накладками и приступил к делу. Сопротивляться не было никакой возможности, и Сабинин, сверкая глазами в лютой, бессильной ярости – щека все еще горела после увесистой затрещины, – остался неподвижен, подумав: прекрасно, что не сняли пиджак, идиоты, ах, прекрасно…
– Все?
– Вроде все, вашбродь, – отозвался Пахомыч, вываливая на стол перед жандармом кипу сложенных пополам ассигнаций и несколько бумажек. – Точно все, больше и нет ничего, общупал на совесть…
Тщательно, одну за другой разглаживая радужные сторублевки ребром ладони, жандарм уложил их аккуратной стопочкой. Вслух пересчитал:
– Шестнадцать… восемнадцать… двадцать две… ого, в аккурат две с половиной тысячи рублев… Неплохие капиталы для травимого судьбой и полицейскими властями изгнанника. Не откроете ли, каким путем приобретены? Молчите? Ну, ваше дело… А что за шифры на бумажках изображены? Цифирки, на иностранном языке что-то… По-немецки, а? Это что?
Сабинин молчал, укрепляясь в прежних мыслях.
Жандарм же, склонив голову, о чем-то сосредоточенно думал. По его лицу стала блуждать загадочная улыбка. Наконец, рывком подняв голову, он прямо-таки просиял:
– Савчук и ты, Ванечка, вам клады никогда искать не приходилось? Нет? Ну что ж вы так оплошали, братцы… А впрочем, неизвестно, где найдешь, где потеряешь. Молчите, господин Сабинин? Ну что же, можете молчать и далее. А я, с вашего дозволения, кратенько подведу итоги… Итак. Еще в Киеве путем агентурного наблюдения неопровержимо установлено ваше тождество с разыскиваемым Департаментом полиции империи бывшим поручиком Артемием Петровичем Сабининым, повинным в убийстве двух офицеров, армейского и жандармского. Каковое тождество чуть позже было опять-таки блестяще подтверждено, когда наш беглец сглупа пустился в полную откровенность с сотрудником Охранного отделения мсье Кудеяром, коему и изложил, дурашка, свое относительно полное жизнеописание… Тут, собственно, и доказывать-то нечего. Ну, устроим мы вам опознание, сведем с бывшими сослуживцами по Чите, очень скучное получится дело с заранее предопределенным исходом. Виселица здесь вырисовывается столь явственным итогом, что и сомневаться нечего… А теперь следите за моей мыслью, ребята, Ванечка с Пахомычем… Этот сукин сын, считайте, заранее приговорен. Он уже все равно что покойник, тут и думать нечего. А стоит ли, голуби мои, с покойником церемониться? – Он с нехорошей улыбкой поворошил указательным пальцем пачечку «катеринок». – Весьма заманчивая финансовая сумма, а? Вам, разумеется, как нижним чинам, достанется чуточку меньше, мне, соответственно, побольше, но такова уж наша жизнь, что полной справедливости в ней не дождаться… Вам по пятьсот, а мне, как легко догадаться, все остальное. Что скажете, орлы?
– Оно, пожалуй что, и по справедливости, – прогудел Ванечка. – Не было ни гроша, да вдруг алтын. Понятно, вашему благородию больше и полагается… Я, как говорится, в согласьи.
– В согласьи-то в согласьи… – задумчиво отозвался от окна Пахомыч. – Да ведь этот сицилист драный начнет по дороге разным чинам жаловаться – напоследок, из чистой своей вредности. Все расскажет. Ему, может, и не поверят, однако ж слушок пойдет, пятно останется…
– Ну, Пахомыч… – поморщился жандарм. – Я-то думал в простоте своей, что ты у нас сообразительнее будешь… Давайте всё окончательно разложим по полочкам, братцы. Если рассудить, к чему нам его доставлять по начальству живьем?
Пользы от него для Охранного отделения не будет никакой. Среди противоправительственного элемента он человек совершенно случайный, никакими полезными сведениями и секретами располагать не может. Уж это-то достоверно известно. Следовательно, доставим мы его живьем исключительно для того, чтобы его вскорости повесили. И только. Зачем же доставлять дополнительные хлопоты облеченным властью лицам и вводить в лишний расход казну? И без него хватает забот, и без него казенные деньги так и летят на ветер…
– А вот это другое дело, вашбродь! – просиял Пахомыч. – Это вы правильно рассудили! С того свету еще никто жалиться не приходил. А и придет в виде упокойника, так нигде в законах не написано, что упокойнику свидетельствовать дозволяется…