– С наганом, – кивнул Сабинин. – Достал наган – и ко мне… Ничего, я успел… Но ведь это была не засада? Один он…
– Ага, – раздумчиво протянул Прокопий. – Я так понимаю, ложного двойника они поставили для охраны. Ничего толком не знали, но что-то, должно быть, пронюхали, слышали звон, да не знали, где он… А может, новые порядки. Может, сейчас господам охранным начальникам такая вот охрана по должности полагается… Ну, не надо над этим голову ломать… Молодец Коленька, душевно справился, доведись о тебе слово сказать, ничего плохого не изреку, кроме хорошего… Молодец он у нас, Вася?
– Орел! – подтвердил Вася, не оборачиваясь. – Отзвенел шпорами наш господин подполковник, голубое благородие… На вокзал едем, товарищ Прокопий?
– На вокзал, как договаривались, – кивнул Прокопий. – Билеты готовы, паспорта надежные, высклизнем… Уже, считай, вывернулись, ищи ветра…
Сабинин, все еще пребывавший в некотором переполохе чувств, с удивлением констатировал, что вокруг продолжается самая обычная жизнь: едут извозчики, идут прохожие, на углах монументально маячат городовые в белых нитяных перчатках, и никто не летит сломя голову им вслед, никто не тычет пальцем, не орет: «Вяжите убивцев, православные!» Поистине, ищи ветра…
Свинтив с фляги колпачок, Прокопий наполнил его до краев, подсунул Сабинину:
– Причастись вот. С полем тебя, с первым… Ну как, есть разница с япошками?
– А, пожалуй, что и нет, – заключил Сабинин, с удовольствием проглотив шустовский коньячок. – Положительно, нет…
Часть первая
Танцуем мазурку, господа!
Глава первая
Исповедь в нехристианских условиях
Настроение у Сабинина было самым что ни на есть унылым – это определение подходило гораздо лучше интеллигентного термина «ипохондрия»…
Весь день его с предельно таинственным видом водили с одной «надежнейшей» квартиры на другую, пугая возможной опасностью, заверяя, что и этот адрес может оказаться под подозрением, зато уж следующий надежен, словно бронированные подвалы французского Национального банка. Однако на новой квартире очень скоро все повторялось – рано или поздно на пороге возникал субъект, державшийся таинственно и значимо. Вот только эта напускная таинственность отдавала дурным вкусом дешевого театрика. Сабинин давно уже не без оснований подозревал, что тертые пограничные прохвосты неким не объясненным наукой чувством раскусили в нем совершеннейшего новичка и то ли набивают цену за будущие свои профессиональные услуги, то ли попросту решили устроить себе нехитрое развлечение…
В ходе всех этих странствий он чувствовал себя то ли фальшивой монетой, от которой все новые ее владельцы стараются побыстрее отделаться, то ли докучной помехой. Ощущения были не из приятных, ему уже осточертело сидеть в чужих комнатушках, где чувствуешь себя скованно и неловко, – но он крепился. Ибо до границы, за коей простиралась Австро-Венгерская империя, было рукой подать, каких-то полторы версты, а если пользоваться привычными военному человеку сравнениями, прицельная дистанция винтовочного выстрела… И он крепился, благо до желанной цели оставалось немного.
Пригнувшись, он выглянул в низкое окошечко, на убогий дворик, заваленный всякой чепухой. Прислушался. Сварливый женский голос честил собеседника на чем свет стоит, а тот, очевидно наученный богатым предшествующим опытом, вяло отругивался. «А ведь это уже не притворство, – подумал он, разобрав в общих чертах содержание разговора. – Всерьез беднягу чехвостит…»
Заслышав близкие шаги, он отпрянул от окна, уселся на шаткий табурет. Вошедший, еврей средних лет, одетый обыкновенным мещанином, еще хранил на лице целую гамму чувств, вызванных оживленной беседой во дворе. И бросил сварливо, еще не остывши:
– Ну и что вы себе сидите? Пойдемте уже! – Оглянулся на дверь. – Вот дура баба, чтобы ей повылазило и назад не влезло… Мотка о доме не думает. Мотка о детях не думает… А как иначе, если иначе и денег не получишь? Вот деньги ей нравятся, да уж, а все остальное не нравится, изволите видеть…
– Да, я понял, – сказал Сабинин. – Все слышал…
На лице собеседника отразилась пугливая подозрительность:
– Интересно, как пан понял? Пан что, знает жаргон?[1] Пан что-то не похож на еврея… Или пан еще скажет, что и гебрайский[2] разбирает?
1
Жаргоном или еврейским жаргоном в описываемые времена звался идиш, и в самом деле близкий к немецкому.