— Добсон Скотт Орчард был задержан полицией в аэропорту Майами прошлой ночью, когда пытался сесть на самолет до Торонто. Полиция задержала его по подозрению в изнасиловании. Среди его жертв в настоящий момент числится семь женщин, возраст которых колеблется от семнадцати до тридцати лет. Пять из них пришли и опознали его, как человека, который похитил их и изнасиловал. Полиция призывает других жертв объявиться и дать показания…
Затем камера перемещается на фотографию Лауры Хидлсон, называя ее первой жертвой Добсона. Я махнула на ее фотографию и выключила телевизор. Вся жизнь – выбор, и я решаю, каким он будет – хорошим, плохим или эгоистичным. Но, кажется, самый безопасный выбор, который я когда-либо делала в своей жизни - это не встала под его зонт в тот день, когда столкнулась с Калебом.
ГЛАВА 17
Тернер решил переехать во Флориду после того, как я выиграла дело. Он продал свой дом в Грэйпвайн, купил новый гардероб пастельных тонов и поменял свой «Лексус» на блестящий, желтый «Корвет». Я почувствовала вторжение, когда однажды пришла домой и обнаружила, что моя гостиная заполнена его аккуратно промаркированными коробками. «Шкаф на первом этаже», «Игровая», «Офис»… они были написаны почерком, который я знала, принадлежал его матери. Я бродила в лабиринте вещей Тернера и надеялась, что он не планирует распаковывать их здесь. У меня нет комнаты для дартса53 и картинок с подписями Диего Марадоны. Мы неделю спорили об этом, и, в конечном итоге, он согласился оставить свои вещи в камере хранения. Когда коробки исчезли, я начала работать над тем, чтобы приспособиться к моей новой жизни, проходящей под лозунгом «живу с…», который патрулирует коридоры моей квартиры в белых плавках и поет песни с техасским акцентом.
Мой холодильник забит пивом и сальсой54, и по какой-то странной причине, это раздражает меня куда больше, чем кучи грязного белья, которые я нахожу по всему дому. Однажды утром я проснулась и обнаружила слова «Ты невероятно горяча», написанные губной помадой на зеркале в ванной комнате. Я сжала зубы, выбрасывая испорченную помаду «Wine Gum» за пятьдесят долларов, и провела десять минут, оттирая остатки уксусом. Когда это случилось во второй раз, я спрятала свою помаду. В промежутке между мартом и маем я насчитала семнадцать любопытных пятен на своем диване цвета слоновой кости, двенадцать царапин от обуви на стене и 37 бутылок пива оставленных случайно по всей квартире.
На нашу годовщину он водил меня на ужин, нарядившись в бирюзовую рубашку на пуговицах, белые штаны и белые мокасины из крокодила. Я вспоминаю, какой вкус в одежде был у Калеба, и чувствую стыд за яркость Тернера.
Это не игра в сравнение, напоминаю я себе. Он часто говорит, что любит меня, и каждый раз я внутренне съеживаюсь.
«Ох, да что ты знаешь о любви?» - молча жалуюсь я. - «Кого ты обманываешь? Ты же никогда никого не любил».
Привлекательный Тернер, который обожает меня и относится ко мне как к дорогому аксессуару, а я ведь даже ненавижу, как пахнет его подушка.
Калеб сделал это, черт побери. Я была счастлива с ним, немного бредово, но, тем не менее, счастлива. И теперь… теперь все, о чем я только могу думать, так это о его изогнутой улыбке и о том, как он пахнет, о том, как он закатывает глаза, развлекаясь и стебаясь.
Я провожу психоанализ своих отношений с Тернером, и когда не могу прийти ни к одному заключению, то встречаюсь с Кэмми, чтобы докопаться до причины.
Мы выбрали маленькое французское кафе вниз по «Las Olas Avenue», чтобы попить кофе французского помола.
— Он словно наполнитель, — говорит Кэмми с гораздо большей уверенностью, чем у террориста-смертника.
— В смысле? — я изучаю меню, рассматривая круассан55 с миндалём.
— Ну, знаешь он из тех, которые с легкостью проникают в твое сердце, чтобы спасти его от разрыва.. от кровотечения…
— То есть, ты хочешь сказать, что я встречаюсь с Тернером, чтобы перестать думать о Калебе? — Кэмми кивает.
— Так почему ты просто не можешь сказать этого?
— Потому что, когда говоришь фигурально, то начинаешь звучать гораздо умнее.
Я моргнула на нее несколько раз, прежде чем отложить меню.
— Так что ты предлагаешь мне сделать, умные штанишки? Я уже оправдала его жену во всех ее преступлениях.
— Подожди, — произносит Кэмми, – я говорю сейчас не о Калебе. Я говорю о том, что Тернер не для тебя.
Я вздыхаю. Почему все продолжают это говорить?
Две недели спустя я дохожу до предела и прекращаю «притворяться». Тернер повсюду. Я устала отталкивать его и находить ему оправдания. Я решила посвятить день себе. Я рассталась со своим хмурым женихом прямо у входной двери, поспешно поцеловав его в губы. Он кричит мне в след, спрашивая, когда я снова буду дома, но я продолжаю идти, игнорируя его слова. Когда дверь лифта закрывается, я соскальзываю на пол и опускаю голову между колен. Я чувствую, что снова могу дышать. Шоппинг - звучит сейчас очень здорово, а может провести немного времени в СПА? Я знаю девушку, которая сможет принять меня в последнюю минуту. Но затем мои мысли ухмыляются и уносятся к мужчине, в которого я все еще влюблена, и я осознаю, что любой мой день - это в любом случае день, проведенный вдали от него. Поэтому, я соглашаюсь на следующую лучшую мысль, пришедшую мне в голову, которая предлагает мне сделать то, что я не делала уже очень давно. Я вытаскиваю телефон из моей ну очень дорогой сумочки и нажимаю цифру «1» на быстром наборе.
— Кэмми, это я, — шепчу я в телефон, хотя прекрасно понимаю, что я одна, и никто меня не слышит. Я испытываю чувство вины за то, что собираюсь сказать. — Помнишь старые добрые деньки детектива Гаджета56? — Наступила долгая пауза, и я проверила экран телефона, чтобы убедиться, что мы все еще на связи.
— Ты сошла с ума…., — наконец, произнесла она. Затем, после долгой паузы, — … за кем мы шпионим?
— А ты как думаешь? — спросила я, играя с ремешком на своей сумочке.
Еще одна пауза.
—НЕТ! Однозначно…НЕТ! Не могу в это поверить…где ты, черт возьми?
— Давай же, Кэм. Если бы у меня был еще один друг, которого я бы могла попросить, то…
— Ты точно не станешь просить никого другого сделать нечто столь психопатическое. И, если ты все-таки попросишь, то я сильно обижусь.
— Я уже на пути к твоему дому, — сказала я, трогаясь на машине задним ходом со своего места в стиле «дива».
— Отлично. Я собираюсь и жду. Убедись, что ты прихватила кофе.
Тридцать минут спустя я подъезжаю к опрятному дому Кэмми, расположенному в тупике улицы, и небрежно паркую машину на ее подъездной дорожке. На окнах ее дома расположились ящики с цветами. Садовые гномы сидят в пионах. Слишком милый домик для такой ведьмы. Она открывает дверь прежде, чем я успеваю позвонить в звонок, и втягивает меня внутрь за пояс моих штанов.
— Какую машину возьмем? — по-деловому спрашивает она.
— Я думала, ты не хочешь….
Она выхватывает кофе из моих рук и смотрит на меня через край.
— Конечно же, я хочу, но я была бы очень плохим человеком, если бы даже не попыталась возразить.
Я пожала плечами. Лично я перестала пытаться успокаивать свою совесть еще несколько лет назад, но каждому свое.
— Возьмем твою. Он ее никогда не видел, так что меньше шансов, что нас заметят.
Она кивает, поднимая сумку с дивана.
— Ты знаешь, где живет этот придурок?
— Я все знаю, — я передразниваю ее тон и следую за ней в гараж. — Я же его адвокат, хех!
— Да? Тогда скажи, в какой позе они е… — На данный момент Кэмми говорит нечто очень, очень грубое. Я вздрагиваю.
Я выросла с нелюбовью к слову на букву «е». Милая и деликатная Кэмми начала ругаться после Стивена, который дважды ей изменил, а затем еще и украл 17 тысяч долларов из ее комода. С того рокового дня, когда Кэм застукала Стивена совокупляющимся со своей секретаршей, она развила в себе навязчивое желание говорить слово на букву «е» и называть девушек «дрянными суками».