Мы промыли раны и перевязали их полосами из рубашек. Потом из одежды мы сделали подушки, снова попили и легли спать.
Мы, наверное, спали очень долго. Мы не могли судить о времени, но, когда проснулись, все суставы были твердыми, как будто мы стали стариками. Я очнулся оттого, что Гарри меня звал.
Как-то — каждое движение было жуткой болью — мы встали на ноги и дотянулись до воды, сняли одежду. Но теперь вода только бередила наш голод. У Гарри в этот момент было плохо с юмором, и, когда я рассмеялся над ним, он пришел в бешенство:
— Подумай. Я говорю, мне надо поесть. Если бы не ты…
— Потише, парень. Не говори ничего, о чем потом пожалеешь. А я отказываюсь обсуждать тему еды, потому что она сама по себе трагична. Мы в ситуации короля в водевиле. Если бы у нас была ветчина, мы бы съели ветчину с яйцами, если бы у нас были яйца.
— Можешь шутить, но я не железный! — закричал он.
— А что мы можем сделать, кроме того, что умереть? — спросил я. — Думаешь, у нас есть какие-то шансы выбраться отсюда? Будь мужчиной. Правильно ли это со стороны мужчины, который смеялся над всем миром, — хныкать, когда надо его покидать?
Ты ведь знаешь, я с тобой. Я буду драться. Я встречу все трудности. А сейчас пусть дьявол развлекается.
Придет время, и наши животы собьют нас с ног. Стоит ли дожидаться этого?
— Но что нам делать?
— Это уже ближе. Есть только одна надежда. Мы Должны по запаху найти склад с сушеной рыбой.
Больше мы не говорили, а стали купаться и промывать раны. Какой холодной была вода! Я прикусил губу, чтобы не закричать, а Гарри громко стонал, когда не мог сдержаться.
После мы в последний раз попили и приготовились к долгому поиску. Мы достаточно отдохнули и были готовы идти.
Мы прошли метров сто пятьдесят, когда Гарри вдруг издал вопль: «Нож пропал!» — и резко остановился. Я схватился за свой ремень, на нем не было ни ножа, ни пистолета. Секунду мы стояли молча, потом:
— У тебя на месте? — спросил он.
Когда я сказал ему, он круто выругался.
Его пистолета тоже не было. Мы стали обсуждать происшедшее и решили, что искать нет смысла. Скорее всего, мы потеряли оружие в воде, когда купались. И так, подкошенные своей потерей, мы продолжили путь.
Одно оставляло нам надежду: мы были уже не в полной темноте. Глаза постепенно привыкли к отсутствию света. И хоть мы и не могли ясно видеть, но различали очертания стен в нескольких метрах от нас. И, что еще лучше, мы отличали очертания и лица друг друга.
Как-то мы встали рядом, меньше чем в метре друг от друга, чтобы проверить, и Гарри радостно закричал:
«Спасибо Господу, я вижу твой нос!» — и мы рассмеялись, дав разрядку напряженным нервам.
Теперь наши страдания были вопросом уже не минут и часов, а дней. Время порой безжалостно к человеку, особенно когда к этому добавляется жуткая боль и голод. Оно выжимает мужество и разрушает сердце, сжигает мозг.
Мы кое-как плелись вперед. Мы нашли воду: в горе было полно подземных потоков, но не пищи. Часто мы хотели броситься в один из потоков, но разум нам говорил, что удержаться на воде сил не хватит. Но мысль эта была сладкой — уплыть в забвение.
Мы потеряли всякое представление о времени и направлении, и в конце концов надежда покинула нас.
Сила, которая вела нас, была погребена в основах животного инстинкта. Все стало кошмаром, как сумасшествие блуждающей души.
Вперед… вперед… вперед! Это было манией.
Потом Гарри охватила лихорадка, и он стал бредить. И это непредсказуемое несчастье придало мне силы и стремление к действию. К счастью, рядом был поток воды, и я почти потащил, почти понес его к нему.
Я соорудил ему постель из своей одежды на твердой скале, искупал его и заставил попить, в это время с его сухих, горячих губ несся бред.
Так продолжалось много часов, потом он провалился в глубокий, спокойный сон. Но в его теле не ощущалось жизни, и я был уверен, что он никогда не проснется. Я боялся дотрагиваться до него. Это были утомительные часы, я прилег сбоку от него, держа его руку в своей. Меня все больше и больше одолевал голод и усталость, а все тело сплошь болело.
Вдруг его рука зашевелилась, потом он произнес слабо, но очень четко:
— Что ж, Пол, это и есть конец.
— Еще нет, Гарри, мальчик, еще нет.
Я пытался придать своему голосу бодрость, но мне плохо это удалось.
— Я… так… думаю. Я просто говорю, Пол… Я только что видел Дезире.
— Хорошо, парень.
— Не надо так говорить, я уже не в бреду. Это, наверное, был сон. Ты помнишь утро в горах — в Колорадо, — когда ты вдруг появился на восходе солнца? Я видел ее там… только вместе с ней был ты, а не я. Так что, конечно, она мертва.
Его логика была за гранью моего понимания, но я пожал его руку в знак того, что понял.
— И теперь, старик, ты можешь меня оставить. Это конец. Ты был молодцом. Мы хорошо подрались, не так ли? Если бы Дезире…
— Нет… не сдавайся просто так. Ты еще жив. А когда у человека есть силы преодолеть приступ лихорадки, он очень даже жив.
Но он так не думал. Я дал ему поговорить. И он говорил, плохо понимая о чем. Прошлое занимало его ум, и, по правде говоря, я сам стал сентиментален. Я себе сказал: «Это смерть».
А потом, подняв голову, чтобы посмотреть на проход, в котором мы находились, я вскочил на ноги с криком и остался стоять, совершенно пораженный. В следующее мгновение от удивления уже кричал Гарри: