— Лорда Мэйнарда Кейнетса спросили на смертном одре, сожалеет ли он о чем-либо в своей жизни, — отвечал Тавиш. — И его последние слова были такими:
«Хотел бы я выпить ещё больше шампанского!» И мы дружно выпили за это.
В разговоре с Тавишем я умолчала о том, что знакома с Перл Лоррейн уже не один год и настолько хорошо, что именно она отвозила меня в этот раз в аэропорт. Итак, наступила пятница после моей ночи в опере, и мы мчались по шоссе в её изумрудно-зеленом «лотосе».
Все, что окружало Перл, имело в той или иной степени изумрудный оттенок: от её пронзительно-изумрудных глаз на матово-чёрном лице до изумрудного цвета бархатных брюк в обтяжку. На всеобщее обозрение в виде ожерелья над немыслимо глубоким декольте были выставлены натуральные изумруды.
Перл чересчур лихо вела себя за баранкой, на мой взгляд. Я гадала, удастся ли ей преодолеть звуковой барьер, когда мы пронеслись мимо слившихся в неясное пятно эвкалиптов, затем, включив какой-то неизвестный мне механизм в коробке скоростей, мы на двух колёсах выскочили на скоростное шоссе.
— Эй, послушай, лучше бы ты отвезла меня в Нью-Йорк, добрались бы туда быстрее, чем по воздуху, — заметила я, безуспешно пытаясь найти точку опоры.
— Детка, не покупай скоростную машину если не умеешь ездить быстро, — отвечала она и со свистом обошла такси, тащившееся на каких-нибудь жалких восьмидесяти милях в час. — Я нарочно удрала с работы пораньше, поэтому у нас ещё было немного времени, чтобы посидеть, выпить освежающего и поболтать. Ты стала такой затворницей, что вряд ли я скоро вновь тебя увижу.
— Похоже, ты отвоевала нам прорву времени, — за-метила я. — Мы наверняка успели побить все мировые рекорды. Интересно, у вас на Мартинике все такие лихие водители?
— Сейчас весь мир помешался на скорости, ты тоже должна быть на высоте, милая, — кратко пояснила она, затормозив у входа. Перл оказалась снаружи до того, как успела осесть пыль из-под колёс её авто, всучила ключи зажигания и десятидолларовую банкноту остолбеневшему швейцару и наградила беднягу ослепительной улыбкой. — Заберите наши чемоданы, — и она впихнула меня в здание аэропорта.
— У них что, обслуживаемая стоянка? — поинтересовалась я.
— Не заглядывайте в зубы дарёному коню, — посоветовала она, маневрируя в толпе, собравшейся в холле, украшенном жуткими творениями полинезийского народного искусства, расставленными и развешанными так, словно здесь потрудилась команда сумасшедших мормонов из Гуама.
Перл заказала для нас Кровавую Мэри и уже жевала салат из сельдерея, когда я вернулась, сдав свой багаж.
— Спасибо тебе за то, что устроила мне работу у этой толстой рыбы — Карпа, — пробурчала она, не переставая жевать. — Когда-нибудь я отплачу тебе сторицей.
— Подожди хотя бы пару недель: боюсь, что ты передумаешь, — посоветовала я и осторожно пригубила изрядно разбавленный водою сок. — Тавиш говорил мне, что ты хочешь работать у Карпа, чтобы перехватить его бизнес, но я все же не могу понять почему. Я слышала о нем как о расисте. Это что, своего рода вендетта? По-моему, это не в твоём стиле…
— Ты хочешь, чтобы я притянула его к ответу за дискриминацию? — Перл расхохоталась и махнула официантке, чтобы та принесла ещё один коктейль. — Конечно же, нет, меня тошнит от всего этого дерьма: шушуканье с адвокатами и все такое прочее. Мне всегда казалось не случайным то, что на французском слова «юрист» и «авокадо» звучит одинаково. Нет, Карп мне не нужен, меня манит власть, милая, и ради неё стоит вступать в игру. У меня есть возможность найти наилучшее применение, поскольку я в совершенстве знаю экономику. Карп может получать вдвое большую зарплату, но ничего не способен сделать. Я скоро выставлю его полным ослом и вышвырну из кресла к чёртовой матери.
Когда десять лет назад я впервые повстречалась с Перл в Нью-Йорке, её отец занимался перепродажей произведений искусства жителей Африки и Океании, оказавшись первопроходцем в своей области. Вскоре для него наступила золотая пора, музеи и выставки стали гоняться за накопленными им за сорок лет сокровищами. А начинал он с нуля как уличный торговец.
И когда он умер. Перл, которой было всего двадцать лет, заканчивала с отличием экономический факультет в Нью-Йоркском университете. Там она и научилась говорить на принятом у янки сленге, полюбила хорошие автомобили, водила их с сумасшедшей скоростью и одевалась во все зеленое, что, по её словам, знаменует для неё цвет денег. Папа оставил ей в наследство немало «зелёнки». Пожалуй, это обстоятельство и полученные научные, степени помогли ей преодолеть не один барьер на пути к вожделенной власти.
Хотя Перл была более агрессивна, чем я, у нас с ней было немало общего: мы не гнались за деньгами.
Словно прочтя мои мысли, она сказала:
— Дело не в деньгах, а в принципе. Я имею в виду вопрос этики, а не вопрос наживы. Какое значение имеет то, что я достаточно богата и не нуждаюсь в средствах существования и службе? К тому, же об этом неизвестно никому в вашем Бэнкс, кроме тебя. Дело в том, что я заслужила право на эту работу, а Карп нет. Я съела собаку на международных обменах и способна принести банку миллионы прибыли. Если бы я гонялась только за деньгами, мне вообще не следовало садиться когда-то на корабль в Форт-де-Франс, и я сберегла бы себе десять лет жизни.
— Ты, конечно, права, но как же ты собираешься лишить Карпа работы, служа в его отделе, да ещё полностью находясь в подчинении?
— Рано или поздно он должен оступиться, — заявила Перл с загадочной улыбкой, — а я к тому же постоянно держу банановую шкурку за пазухой именно ради такого случая. Ну, а теперь давай-ка оставим эту тему, я хочу знать, как долго ты собираешься развлекаться в Биг Эппл?[6] Как-никак, это ведь наш общий родной дом!
— На все про все у меня одна неделя, — ответила я.
— Не будь дурой, — поморщилась Перл. — Зачем тебе назначать какие-то сроки, чтобы потом трястись над ними? Всем известно, что ты — надсмотрщик над галерными рабами, но зачем же быть надсмотрщиком над собой? Прошвырнись по театрам, накупи каких-нибудь невероятных финтифлюшек, поешь в своё удовольствие, познакомься с новыми людьми — потрахайся, наконец.