Румяная молодка, дочь Егора, сноровисто расставляя на грубо сколоченном столе нехитрую снедь, нет-нет, да и поглядывала в сторону широкоплечего ротмистра, будто ненароком задевая того, покатым бедром, когда склонялась над столом. На лавке под замёрзшим окошком устроился мальчишка лет пяти, во все глаза разглядывая нежданных гостей, в углу под образами совсем дряхлая старуха стучала деревянными спицами и что-то бормотала себе под нос.
Насытившись, Воронин поднялся из-за стола и поклонился хозяину:
- Благодарствую, люди добрые за хлеб, да за соль, но пора нам уже и честь знать, - оглянулся он на Алёну.
Девушка не сдержала тяжелого вздоха, после сытной трапезы вновь выходить на мороз не хотелось. Егор вызвался подвезти своих нечаянных гостей до станции, чтобы оттуда они могли уже добраться до Москвы. Благо поезда ходили довольно часто.
- Пожалуй, здесь мы с вами Алексей Архипович и расстанемся, - поднялся вслед за Ворониным Григорьев. – Боюсь, не по пути нам отныне. Если хозяин хлебосольный позволит, останусь ещё на пару дней, осмотрюсь, – обернулся ротмистр к Егору.
- Оставайтесь, ваш бродь, - согласился Егор, от которого не укрылся интерес, проявленный дочерью к статному офицеру.
Молодуха улыбнулась, перехватив быстрый взгляд Григорьева, зарделась смущённо, и опустив ресницы, принялась теребить пушистый кончик толстой косы.
Прощаясь с Григорьевым, Алёна не скрывала обиды на то, что он отказался взять её с собой. Несмотря на то, что Воронин был другом детства и знала она его, как облупленного, выбор, сделанный Алексеем, mademoiselle Коршунову тяготил. Да, рядом с ним было безопасно, но всё в душе девушки противилось переменам, которые принесла с собой новая власть, ещё не укоренившаяся толком, но уже пугавшая тем, что безжалостно ломала старые устои и порядки. Алёна не видела себя в том будущем, которое пытались создать большевики, объявив во всеуслышание о том, что отныне вся власть принадлежит народу, и только народ будет решать, как ей распорядиться.
Алёна не пыталась мыслить широко и масштабно, она могла лишь предположить, как новые порядки скажутся на её жизни и жизни её семьи, и эти предположения ей совершенно не нравились. Оттого, скрепя сердце, простилась с ротмистром, полагая, что видится с ним в последний раз. Будто упустила из рук ниточку, которая, как клубок Ариадны, могла бы вывести её из тупика и привести туда, где всё будет, как прежде.
По дороге к станции, дуясь на Григорьева, Алёна и с Алёшкой не желала поддерживать разговор. Воронин догадывался о причине её мрачной меланхолии, он чувствовал её недовольство происходящим, не мог не замечать того, как она презрительно кривит губы, когда он забывался и начинал увлечённо рассказывать об огромных перспективах и переменах, которые должны привести страну к новому счастливому будущему, где все будут равны, и все будут трудиться на благо отчизны.
Он не мог не заметить, как в её глазах загорелся огонёк надежды, при встрече с Григорьевым, а потом вновь угас, когда ротмистр наотрез отказался взять её с собой.
Алёна и Алексей вернулись в ту самую гостиницу, которая девушка покинула накануне. За номер было уплачено наперёд, потому всё в нём оставалось в том же виде, что и при последнем визите Воронина, даже записка, наспех нацарапанная Алёной, лежала на столе, там, где её оставил Григорьев.
Mademoiselle Коршунова прошла вглубь комнаты, поставила на кресло саквояж и, сдвинув в сторону ворох одежды и чемодан, присела на кровать.
- Что дальше собираешься делать? – прислонился плечом к покосившемуся платяному шкафу Воронин. – В Петроград вернёшься? Отныне охотники до чужих сокровищ тебе не угрожают, - криво улыбнулся Алексей.
- Не знаю, - пожала плечами Алёна и скользнула равнодушным взглядом по убогой обстановке номера.
Невероятная усталость вдруг навалилась на неё, ей стало совершенно безразлично, что станется с ней в будущем. Дотянувшись до злополучного письма, она принялась с остервенением рвать фальшивку на мелкие клочки, будто это бумага была виновата в том, что огонь надежды сначала разгорелся в измученной ожиданием душе, а после угас, оставив после себя лишь горечь разочарования.
- Не терзай себя, - тихо обронил Воронин. – Как знать, может жив князь твой.