– Я не боюсь твоих угроз. Светлейший – враг твой, и ты меня им не испугаешь. Он примет меня и выслушает охотно все, что я расскажу ему про тебя и твою прошлую жизнь.
– Он никогда не примет тебя. Прежде чем ты сделаешь это, тебя здесь не будет. Я попрошу царя, чтобы тебя запрятали в каземат.
– Что запрятать в каземат, надо поймать меня прежде.
– Это не так трудно. Я узнаю, где ты скитаешься по столице.
– Я нигде не скитаюсь, и, чтобы не трудиться тебе, я скажу тебе, что я служу при дворе.
– При дворе!..
– Да, при дворе.
Марья Даниловна расхохоталась.
– Ну, вот… – сказала она. – Эта шутка мне больше нравится. Так бы ты и всегда шутил, оно было бы куда веселее.
– Я не шучу. Я служу кузнецом в царской кузнице, и царь знает меня и одобряет мою работу. И все вельможи знают меня. И полковник Экгоф, который управляет кузницей, знает меня.
Он насмешливо взглянул на нее.
Она вздрогнула.
«Так он знает даже про мои отношения с Экгофом?» – промелькнуло у нее в мыслях, и она почувствовала страх…
– Кончим разговоры, – наружно спокойно произнесла она.
– Кончим! Я сам только этого и дожидаюсь! – согласился цыган.
– Чего ты от меня хочешь?
– Я уже сказал.
– Но, Алим, – вдруг мягко сказала она и хотела взять его за руку, которую тот отдернул, – ты подумай, я служу при дворе, меня любит сам царь. Всю жизнь рвалась я к этому. Все преступления, которые я сделала…
– Моими руками… – вставил он.
– Все невзгоды, которые я перенесла ради достижения этой цели, все… все… Все это я должна забыть, бросить все, чтобы идти за тобою в какие-то степи, в какой-то табор, к чужим, незнакомым мне людям… Для чего? Ты не хочешь этого, ты только нарочно говоришь это, чтобы сделать мне неприятное. Да и зачем тебе это? Ты отстал от той жизни. Ты привык к другому. Разве тебе нехорошо здесь? – ласково спросила Марья Даниловна. Но Алим тотчас же страстно возразил:
– Как бы мне хорошо ни было, мне там лучше. Разве рыба в лоханке лишена воды? Но у нее нет простора, нет свободы. И совесть моя не спокойна. Я до сих пор вижу Стрешнева, которого я задушил, вижу обгорелый труп карлицы, вижу пламя, в котором сгорела усадьба. Все вижу я по ночам, и сон мой неспокоен, как неспокойна моя совесть. Но ежели я уйду туда, с тобою, я буду знать, для чего я все это сделал, и совесть моя успокоится.
– Но разве ты все еще любишь меня?
Он грубо схватил ее за руку.
– Я ненавижу тебя! – почти крикнул он. – Ты горе моей жизни!
– Так уходи в свои степи, я помогу тебе, и оставь здесь свое горе, – улыбнулась она, высвобождая руку, которую он больно стиснул.
– Я не уйдут без тебя…
– Но почему, почему же, ежели ты не любишь меня?
– Я ненавижу тебя, – повторил он с прежней силой. – Да, ненавижу, но порой проходит ненависть моя, и мне кажется, что я опять люблю тебя, как любил свою потерянную совесть…
Она нахмурилась и, не давая ему продолжать, резко проговорила:
– Довольно, цыган. Много наболтал ты тут всякого вздору. Я не хочу тебя более слушать. Когда-то мы стояли на одной дороге, но теперь наши дороги далеко разошлись друг от друга. Тебе не достичь меня по моей, я не пойду по твоей. Ты говоришь, что не страшишься моих угроз, я не боюсь твоих. Разойдемся. Будем, значит, бороться друг с другом, а кто поборет – увидим.
Она отстранила его жестом со своей дороги – и он пропустил ее.
– Хорошо, – проговорил он, посторонившись. – Будем бороться. Но помни: или ты будешь моею и уйдешь со мной, или погибнешь…
Она пожала плечами и, ни слова не сказав ему в ответ, спокойной поступью пошла к ограде Летнего сада.
В качестве столичного губернатора светлейший Ментиков обязан был ежедневно объезжать город и о всем замеченном им каждое утро доносить лично императору.
Во всякое время года и во всякую погоду князь совершал свою прогулку по городу, выезжая из дому рано утром. Вот и в это утро вошел его денщик и доложил, что поданы лошади…
– Знаю, – резко ответил князь. – Того ради и одеваюсь.
Денщик, однако, не уходил и переминался с ноги на ногу у порога.
– Что тебе еще?
Денщик доложил, что приехал полковник Экгоф и желает видеть князя по экстренному делу.
Меншиков терпеть не мог никаких экстренных дел и еще больше не любил ради одного дела откладывать другое, уже задуманное. Тем более сегодня он был не в духе и потому тотчас же рассвирепел и крикнул денщику:
– Полковник Экгоф! Что ему еще от меня нужно? Мне некогда с ним разговаривать. Пусть завтра заедет.
Но не успел он проговорить этих слов, как дверь отворилась, и в ней показался сам полковник Людвиг Экгоф.