«Это гордость ее сатанинская», – подумал он с озлоблением.
– Что тебе нужно, что ты пришел ко мне, даже не дав мне встать и одеться? – сурово спросила она его, чтобы овладеть первой разговором.
– Ведомо ли тебе, что царь приказал предать тебя на суд? – спросил ее Меншиков.
– Добился-таки своего, Данилыч, – сказала она.
– Добился-таки, Даниловна, добился! – ответила он ей в тон.
Она облокотилась на подушки и посмотрела на него прямо в упор.
– Подло это с твоей стороны, – заговорила она сильно, – подло и низко. Ты добивался моей любви, ты, старый, изживший человек, ежели бы я согласилась на твои предложения, ты бы покрыл меня. Но вот я отказала тебе, и ты теперь мстишь мне, одинокой, покинутой женщине. Стыдно и гнусно сие, Данилыч!
Он покачал головой.
– Не кори меня зря, Даниловна! Не столь моя вина тут, сколь вины других.
– Кого? – быстро спросила она.
– Про то ведают царь и его совет.
– А в чем обвиняют меня? – спросила Марья Даниловна тихо.
– Во многих студных и тяжких злобах и ненавистях, кои причинили иным людям конец живота. В убиениях и потоплениях, в ограблениях, обманных деяниях и во многом прочем…
Она пожала плечами.
– Все сие доказать надлежит.
– А ты сама запираешься?
Она оглядела комнату…
– Князь, ты неглупый человек, – проговорила она, – да и я не дура петая. Свидетелей здесь нет между нами, мы одни, и я могу без опаски сказать тебе правду. Да, я все сделала это, но что из того?
– Как что? – изумился он.
– Что из того? – упрямо повторила она. – Я запрусь на суде, ото всего отрицаться стану. Ежели у нас есть суд истинный, а не подставной, он никогда не сможет обвинить меня. Предупреждаю тебя, я никогда не сознаюсь.
– Госпожа моя! – воскликнул Меншиков. – Сие поведение твое будет не у места.
– Почему?
– Поелику ты уже во всем созналась царю.
– Вот на! Да ведь, созналась я в пьяном виде. Мало ли, что может наклепать на себя человек, когда Господь у него рассудок отымет или когда его напоят проклятым зельем? Я бы и не то могла сказать.
– Царю известно все… Понимаешь – все: то, что было до Мариенбурга, и то, что было после в Стрешневке… И про озеро, и про пожар – все.
«Цыган меня выдал, – подумала она, – я погибла».
– А где доказательства?
– Есть свидетели, есть и сообщник…
«Я погибла», – еще раз подумала она.
– В таком случае, – ответила она, – зачем ты пришел ко мне и что тебе нужно?
– Я пришел предупредить тебя, что тебя сегодня отвезут в крепость, и посоветовать тебе сознаться во всем.
– Никогда! – твердо ответила она. – А ты ступай от меня. Сердце кипит во мне, когда я тебя вижу. – Ты – враг мой и погубитель.
Меншиков повел плечом и встал.
Он еще раз взглянул на нее. Одеяло сползло с ее плеча, и самое плечо обнажилось, ее чудные шелковистые волосы распустились по этим красивым плечам, извиваясь по бледной и нежной коже, как глянцевитые змеи. Она была обворожительна с ее темными печальными глазами и прозрачным цветом лица.
Струйка раскаяния пробилась в душе Меншикова, и он сделал два шага до кровати.
– Маша! – сказал он дрожащим голосом, еле сдерживая овладевшее им волнение. – Полюби меня!.. Полюби меня… и я все сделаю, чтобы спасти тебя. А ежели это будет невозможно, я дам тебе способы бежать за границу.
Молодая женщина насмешливо и сурово взглянула на него.
– Слушай, что я скажу тебе, Данилыч: ежели бы мне предстояла не одна смерть, а две, ежели бы меня пытали самыми ужасными пытками, то и тогда я никогда не стала бы твоею. Ты мне противен, всегда был гнусен мне вид твой, а ныне более чем когда-либо. Ступай вон и делай свое дело… палач!
Старик мгновенно преобразился.
– Видно, и вправду жизнь тебе нипочем и море по колено, – сказал он. – А, так ты хочешь свести знакомство с палачами и с плахой? Добро! Ин быть по-твоему… Прощай же, тезка, и не поминай лихом!
Он вышел.
Как только заперлись за ним двери и Марья Даниловна осталась одна, жуткое чувство погибели овладело ею.
– Да, – шепча, рассуждала она, – все кончено! Кончен тяжкий путь моей жизни… Спасенья нет! Впереди смерть, страшная смерть от руки палача, под его топором.
Она содрогнулась…
– Ничто не может теперь спасти меня. Петр разлюбил меня, а без его поддержки мне не спастись. Слишком много врагов у меня. Ежели бы я еще могла увидеться с царем до суда! Но он не придет, да его и не пустят ко мне – сам Меншиков постарается об этом…
Она еще долго раздумывала о том, что в той опасной игре, из которой собственно состояла ее жизнь, она сделала один лишь неверный фальшивый ход, который и погубил все выведенное с таким трудом здание. Одна балка была положена нерасчетливо, и из-за этой балки рухнуло все. Эта балка было ее увлечение Орловым, погубившее ее.