– Ну, что скажешь, Феликс? – обратился он к офицеру. – Надолго ли к нам?
– Не знаю, отец мой. День-два, вероятно, пробуду, если до тех пор не возьмут города.
Он замолчал как бы в нерешимости, колеблясь тотчас же сказать о том, что наполняло его сердце.
Но потом после минутного колебания он решился.
– Матушка, – обращаясь к старухе, сказал он дрогнувшим голосом, – вам известно, что Марта и я любим друг друга, любим горячо и давно, давно уже… Матушка, вы приняли ее в свой дом и с первого дня пребывания ее вы стали относиться к ней, как к дочери. Вы знаете, так же как знают это и пастор Глюк, и все наши домашние, что и она относится к вам, как к матери, и ко всем нам, как к родным…
– Конечно, мы знаем это и все очень любим ее, – сказала старуха.
– И, как только окончится война, вам следует повенчаться, – вставил пастор, приветливо кивнув головой. – Я и повенчаю вас, дети мои.
– Я согласна, Феликс, – проговорила старуха. – Марта, приди обними меня, дочь моя!
Марта кинулась к ней на шею.
– Но зачем же нам ждать окончания войны? – окончательно набравшись храбрости, проговорил офицер.
– Но не хочешь же ты сказать, – удивленно возразил пастор, – что это следует сделать немедленно!
– Отчего же нет, отец мой?
– И даже, может быть, сейчас же? – засмеялся пастор.
– Отчего и не сейчас?
– Под этот грохот пушек?
– Ну да!
Пастор встал, подошел к офицеру и, понизив голос и отведя его в сторону, сказал ему:
– Ты говоришь это серьезно, Феликс?
– О да, батюшка, совершенно серьезно.
Пастор зорко посмотрел ему в глаза.
– Признаюсь, друг мой, эта поспешность в такую необычную минуту меня несколько смущает. Я не хочу допустить мысли…
Пастор не договорил, но не договоренную им мысль офицер прочел в его глазах…
– О, господин пастор! – почти с негодованием воскликнул он. – Как могли вы это подумать! Марта – чистая девушка, и я слишком горячо люблю ее…
– Прости меня, дитя мое. Прости старику его дурную мысль. Я очень устал, и мой ум плохо соображает. Но почему ты так торопишься со свадьбой?
– Потому, отец мой, что я могу быть убит или взят в плен. Я не хочу уйти отсюда, не будучи обрученным с Мартой. Мне было бы тяжело умирать в сознании, что она чужая.
– Так, друг мой. Ты прав.
– Матушка, господин пастор согласен! – радостно вскрикнул Феликс. – Благословите же нас и обручите сейчас же.
– Ну вот, наконец дожила я до такой радости!: – сказала старушка. – Мой первый муж, а твой покойный отец – царство ему небесное! – мой дорогой Рабе, радуется теперь, глядя с горних высот на радость своего единственного сына. Марта, пойди принеси Библию господину пастору!
Марта поспешила исполнить требуемое.
Молодые люди стали перед пастором, читавшим положенные молитвы и места из Священного Писания. Голос его был тверд, и какое-то торжество звучало в нем. На лице Феликса светилась радость, глаза Марты сияли любовью. Старуха тихо плакала и изредка утирала глаза…
Пастор совершил обряд обручения и тотчас же обряд венчания. За поздним часом и ввиду военного времени он решился возможным не идти в церковь, которая теперь была, конечно, заперта, и простой, но трогательный в своей простоте обряд венчания был совершен осенней ночью под грохот неприятельских выстрелов в низеньком и темном зале мариенбургской таверны.
– Феликс, – проговорил пастор, дочитав последние слова молитвы, – обними свою молодую жену! Поздравляю тебя, Марта Рабе.
Это новое имя странно прозвучало в ушах молодой девушки.
– Марта Рабе… Марта Рабе… – прошептала она, упиваясь музыкой этих слов и обнимая окончательно расплакавшуюся от умиления старушку. – Дорогая мама моя! – проговорила девушка, вся сияя от счастья.
Дверь таверны с шумом распахнулась.
На пороге ее показался сержант.
Офицер вздрогнул.
– Что тебе? – быстро спросил он, подходя к вошедшему.
– Господин лейтенант, полковник ждет у таверны и просит вас выйти к нему. Ему некогда заходить сюда.
– Сейчас иду.
Марта быстро подошла к нему.
– Феликс, что это значит? Мне страшно, Феликс, я предчувствую что-то недоброе.
– Не бойся, моя женушка, не бойся! Это какое-нибудь приказание.
Он быстро вышел в сопровождении сержанта.
– Эта ночь не дает нам ни минуты отдыха, – вздохнув, проговорил пастор. – Тяжелые времена настали для Мариенбурга. Как бы это не было его последней ночью!
– Чьей?! – испуганно вскрикнула Марта.
– Города, – ответил пастор.
Тогда Марта торжественно выпрямилась; огонек отваги и решительности сверкнул в ее красивых голубых глазах.