Наименее экспромтным, наиболее осознанным, внутри оправданным, пожалуй, облагороженным был анархизм Льва Черного.
В молодые годы он был близок к марксистам булгаковского[159] толка, намеревался писать работу «Комментарии к главе о понятии класса»… Теория эмиграции, практика каторги, уроки войны, разочарование в мощи социализма — и к моменту мартовской революции у него полностью сложилось то, что было известно под именем «доктрины купеческого клуба» и что, впрочем, не пошло дальше комнаты генерального секретаря (б. кабинета эконома…).
Черный не верил в благость какой-либо власти; но и безвластие не обманывало его в своем идиллизме. Иногда казалось, что прежде всего он хочет уговорить сам себя, когда, глядя на привозимые его мнимыми адептами ворованные вещи: коньяк, муку — он горячо доказывает: «Ледоход не может быть прозрачным…»
Среди обезумевших от крови, кокаина и спирта матросов, в толпе алых и черных черкесок кавказцев, среди гимнастерок, проституток, подозрительных котелков и в соболя расфуфыренных анархисток, этот очень высокий, гнущийся человек поспешно проходил, стыдливо потупив огромные, юродивые глаза. В его глазах, как и во всем лице, было нечто, до боли напоминавшее Всеволода Гаршина[160]. Увы! И Черному не удалось сорвать рокового цветка, и клумбы зла по-прежнему покрывались ярким ковром. Его полная бессребренность, его нищета, доходившая до оборванных брюк, до продолжительных голодовок, не мешали вооруженным слушателям его лекций тут же в зале пересчитывать зеленые Керенские тысячи, пересыпать разнообразные камни.
Ему не удалось убедить даже своих ближайших товарищей, других главарей купеческого клуба.
«Пролетариат не может не грабить, если он рассчитывает жить; анархист не может не убивать, если он всерьез хочет освободить мир от душащих щупальц государства», — так в залах клуба, в корпусах заводов Замоскворечья и на аренах двух цирков проповедовал инженер Владимир Бармаш.
Бармаш стал знаменитостью в полчаса. Когда-то в 1905-06 гг. он читал книжки в красной обложке, ходил на массовки, посидел в Бутырках, потом образумился и зажил, как подобает владельцу 1200 десятин тамбовского чернозема.
Служа в транспортном отделе союза городов, пользуясь уважением и отсрочкой, все три года войны он разъезжал на «союзном» форде, посещая художественников[161], вернисажи, имел жену — обычную настоящую женщину в котиковом манто и мохнатых ботиках, — короче, ничто не предвещало будущего трибуна.
В начале революции он зашел в манеж на Моховой, сказал речь. Неожиданно ему устроили овацию. Неожиданно оказалось, что он не только первоклассный оратор, но обладает, кроме того, секретом всех кумиров всех революций — умеет быть самым крайним, высказывать мысли и дешевые, и безумные одновременно.
Против Дарданелл, в защиту сепаратного мира, мира немедленно, за раздачу земли, денег и белого хлеба, раздачу немедленно, и — так как каждая партия стесняла и требовала дисциплины, невыгодной для успехов у толпы, — Бармаш первоначально занял положение беспартийного, сочувствующего большевикам. Так длилось несколько месяцев. За это время создалась анархическая ассоциация, с которой он сблизился и от которой заразился увлекательными для души демагога, разрушительными, сильно действующими лозунгами.
Свобода от каких бы то ни было программ, громадный голос, темперамент пророка, знание толпы, чувство вольта, требуемого в данный момент, уменье оборачивать словечки противника в свою пользу — во второй период революции, когда обозначилась ненависть к именам и заслугам, — эти качества вознесли его до положения истинного народного трибуна, каким никогда не был даже Троцкий, не говоря уже о Маклакове[162], Церетели[163], Керенском.
Всякая реплика должна быть немедленно использована!
«То, к чему вы зовете, — есть террор!» — крикнул ему на митинге (на заводе Бромлея[164]) председатель первого меньшевистского совдепа Хинчук[165].
«Да, террор, — громовым голосом парировал Бармаш, — но тот террор, которого вы еще не видели, которого вы уже заслуживаете!.. Террор во французском смысле слова…»
Слова как будто без всякой значительности, а Бармаша рабочие вынесли на руках!..
Бармаш мог стать большевиком, но отказ большевиков предоставить ему руководящий пост в союзе городов окончательно укрепил его анархическую позицию, его имевшую такой успех ненависть ко всякой власти. В те дни солдат, рабочий, крестьянин говорили: «Старый прижим, новый прижим — выходит на одно…»
159
Булгаков Сергей Николаевич (1871–1944). — русский философ и экономист; в молодости выступал с позиций марксизма, в 1896 г. опубликовал книгу «О рынках при капиталистическом производстве», в 1897 г. сотрудничал в марксистском журнале «Новое Слово», в 1898–1900 гг. во время поездки в Европу встречался с А. Бебелем, К. Каутским и Г. В. Плехановым; уже в 1896–1897 гг. в его работах намечается отход от ортодоксального марксизма и складывается идеология «критического течения в марксизме», получившая свое развитие в его позднейших трудах, а также в работах П. Б. Струве, С. Л. Франка и М. И. Туган-Барановского; через несколько лет приходит к идее христианского социализма; как беспартийный христианский социалист был избран от Орловской губернии во II Государственную Думу.
160
Гаршин Всеволод Михайлович (1855–1888) — русский писатель; рассказ «Красный цветок», на который намекает Ветлугин, был написан в 1883 г. и по мнению некоторых критиков являлся «патологическим этюдом», воспроизводившим собственные болезненные переживания автора; во внешности Гаршина также находили отражение «апостольского», «пророческого» стремления к самопожертвованию, приведшего писателя к самоубийству; в статье «Героизм и подвижничество», включенной в сборник «Вехи» (М., 1909), С. Н. Булгаков использует образ Гаршина для того, чтобы передать свое видение «души русской интеллигенции»: «Из противоречий соткана душа русской интеллигенции, как и вся русская жизнь, и противоречивые чувства в себе возбуждает. Нельзя ее не любить, и нельзя от нее не отталкиваться. Наряду с чертами отрицательными, представляющими собою симптом некультурности, исторической незрелости и заставляющими стремиться к преодолению интеллигенции, в страдальческом ее облике просвечивают черты духовной красоты, которые делают ее похожей на какой-то совсем особый, дорогой и нежный цветок, взращенный нашей суровой историей; как будто и сама она есть тот „красный цветок“, напитавшийся слез и крови, который виделся одному из благороднейших ее представителей, великому сердцем Гаршину» (Цит. по: Вехи; Из глубины. — М., 1991. — С. 71).
161
Т. е. спектакли Московского Художественного театра, созданного К. К. Станиславским и В. И. Немировичем-Данченко.
162
Маклаков Василий Алексеевич (1869–1957) — адвокат, один из лидеров партии кадетов, депутат Государственной Думы II–IV созывов, непродолжительное время возглавлял юридическое совещание при Временном правительстве, затем был назначен послом во Франции.
163
Церетели Ираклий Георгиевич (1881–1959) — член РСДРП, один из лидеров меньшевиков, депутат II-й Государственной Думы; во время Первой мировой войны — «интернационалист», в 1917 г. член исполкома Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов; 5 мая решением Петросовета введен во Временное правительство в качестве министра почт и телеграфов, с 8 июля исполнял также обязанности министра внутренних дел, 24 июля вышел из состава Временного правительства; Октябрьскую революцию не принял, в начале 1918 г. возвратился в Тифлис, с февраля 1919 г. по апрель 1920 г. был членом делегации независимой Грузинской демократической республики на международных конференциях; с 1921 г. в эмиграции.
164
Станкостроительный завод в Москве, основанный в 1857 г. Обществом механических заводов бр. Бромлей; в 1922 г. переименован в «Красный пролетарий».
165
Хинчук Лев Михайлович (1868–1939) — член МК РСДРП с 1901 г., с 1903 г. меньшевик; в марте-сентябре 1917 г. председатель Московского Совета рабочих депутатов.