Арсэну показалось, что в этот момент, глаза лошади просто вылетели из орбит и она от страха заорав нечеловеческим голосом, рванула в кромешную мглу тумана и ночи. В следующую долю секунду, как вихорь, мимо друзей пронеслась черная карета, в которую и была запряжена эта лошадь. Извозчик, который видимо до этого дремал на козлах, теперь же висел на карете, неистово цеплялся за нее руками и орал матерщинные слова на своем родном языке.
— Твою мать!!! — Только, что и смог сказать Арсэн.
В это время, где-то далеко в тумане, последний раз прозвучал отчаянный крик извозчика, ржание лошади и все разом стихло. Тишина просто стала давить на уши.
— Слушай, «гипнотизер парнокопытных», ты ржешь, как мерин буденовской породы. Это уже не смех — это какой-то «рингтон сумасшедшего дома». Лучше хихикай, я тебя прошу! Да, скорее всего, теперь эта кобылка не черной масти, а белой. Будь на ее месте, я тоже поседел бы от страха. — Покосившись на Леонидовича, сказал Арсэн.
— Мы — шо те «ежики в тумане». — С втянутой головой в поднятый воротник, прошептал Леонидович. Но покосившись на Арсэна, добавил. — Нет, похоже, шо это только я «старый ежик в тумане»… Вы скорее похожи на какого-то хищника, а не на ежика.
— На кота я похож, на черного кота — «ежик ты мой в пальто»! — И сказав это, Арсэн шагнул в сторону тускло освещенной витрины на противоположной стороне улицы. — Все пришли.
— Точно — на кота! — Поддакнул Леонидович, и тут же вынырнув из поднятого воротника пальто, как танкист-механик из люка танка, зашипел. — Я не понял, это кто «ежик в пальто»? И что значит пришли?
— Да так — шли, шли и пришли…. И не шипи, как «паровая машина Ползунова». Ну-ка, быстренько надень на свое лицо благопристойность, интеллигентность и «пофигизм». Нас ждет, хотя он и не догадывается пока об этом, очень серьезный человек. Я бы сказал, «монолит контрабандной и антикварной культуры» — Зихертухис Эзра Лейбович…. И что я тебе скажу, Леонидович…. Эзра Лейбович — полностью соответствует своей фамилии. Так что, у нас сегодня с ним аудиенция.
— А зачем?
— Ну что значит «зачем»? А как, по-твоему, ты думаешь, мы сможем оценить и продать наш камешек? А? — И остановившись у витрины, он стал всматриваться сквозь нее в середину магазина.
Антикварный магазин размещался на первом этаже старого четырехэтажного здания, а его витрина была большой и имела вид полукруга. Надписей никаких не было и только за стеклом витрины, стояло множество старинных предметов, от граммофона и самовара, до бюста Ленина и статуэток херувимов. Всматриваясь в середину магазина, можно было увидеть достаточно большую комнату, которая была в определенном порядке заставлена антикварными столами, стульями, диванами и шкафами. На стенах висело множество больших и маленьких картин всевозможных эпох и всевозможных художников. И все это освещалось шикарной старинной люстрой, свет которой придавал всем этим предметам еще большую значимость и ценность. А в самой глубине магазина находился прилавок, за которым стоял продавец и он же хозяин — Зихертухис Эзра Лейбович.
Эзра Лейбович выглядел лет на шестьдесят, шестьдесят пять. Он был невысокого роста, широкоплеч и с большими и крепкими руками. Короткая борцовская шея, удерживала большую, и уже достаточно полысевшую, но с жестким седым ежиком волос, голову. Его лицо, которое постоянно выражало невозмутимость и глубину житейского опыта, ни когда не выдавало окружающим ни мысли, ни эмоции хозяина. На его носу, восседало пенсне. Да, да, именно пенсне, и, причем в золотой, и очень старой оправе. Губы у него были пухлыми, и складывалось такое впечатление, что они постоянно улыбаются саркастической улыбкой. А одет, Эзра Лейбович, был как всегда, в белую рубашку, поверх которой была одета черная атласная жилетка, которая очень гармонично сочеталась с такой же черной, аккуратной бабочкой.
В тот самый момент, когда медные колокольчики, которые крепились над входной дверью, звякнули малиновым перезвоном и Арсэн с Леонидовичем зашли в магазин, Эзра Лейбович, стоя за прилавком, увлеченно что-то рассматривал в своих ладонях. Посмотрев на вошедших поверх пенсне, он медленно опустил ладошки на прилавок. Ни один мускул на его лице не дрогнул.