Еще выше, над храмом — клочок ослепительной небесной синевы, крошечный остров среди тяжелых, будто наевшихся досыта бедой туч.
— Тучи, — думал Прокопий, разглядывая громоздящиеся друг на друга облачные массы. — Тучи сгустились над Византией в этот недобрый год… Год одна тысяча двести четвертый, от Рождества Христова…
На пляже, в месте, называемом Аркадия, Степана укусила медуза. Одуревший от черноморского зноя, он долго сидел на берегу, не решаясь зайти в воду. Нарышкин, Заубер и дядька Терентий, фыркая и отплевываясь, прыгали на волнах в полосе прибоя. Катерина, приподняв юбку и слегка обнажив стройные, белоснежные ноги, весело смеялась и пританцовывала по колено в пене морской.
— Постыдилась бы, — проворчал в сторону дочери Степан. — Дорвалась, как Мартын до мыла, и на тебе — ножищи заголять!
— Иди сюда, Степан Афанасьич! — пригласил «Гроза морей». — Водичка чудо хороша! Бодрит!
— Das ist gut! — согласился Иоганн Карлович.
— Поди, Степа, помойся, — поддакнул Терентий. — А то воняешь уже, как солдатский сапог!
— Ступайте сюда, батюшка, не сидите как обваренный! — пропела Катерина. — Когда еще в море-окияне приведет господь ополоснуться!
Степан нахмурился паче прежнего, однако уступил компаньонам и, пробурчав что-то нечленораздельное, принялся прыгать по мелким камням, стаскивая с себя одежду. Наконец, оставшись в одних портах, Степан, перекрестившись три раза, смело, будто на плаху, пошел к воде и дерзко ринулся впалой грудью прямо в набежавшую невысокую волну. Однако тут же с отчаянным криком он выскочил обратно и, высоко взбрыкивая ногами, подвывая и чертыхаясь, запрыгал к берегу.
— Что случилось? — поинтересовался Нарышкин. — Что он там ревет, как бык на бойне?!
— Что с вами, батюшка?! — встревожено крикнула отцу Катерина, но тот не отвечал, и только схватившись за голову, юлой вертелся на горячих камнях.
Дядька выбрался из воды и, подойдя к неудавшемуся купальщику, тронул его за плечо. Степан поворотился, оторвал ладони от лица. Один глаз его заметно покраснел и слезился.
— Ожгло! Прямо в бельма — пырь! — захныкал он. — Не успел толком окунуться, — ан вся рожа будто бы в холодце! Что это такое, Терентий, ась?!
— Медуза! — хмыкнул дядька. — Всех-то и делов! Жив будешь, Афанасьич, не блажи. Чистой водой харю умой, и все пройдет. Эх ты, горе-пловец!
«Гроза морей» приземлился на расстеленный плед, потянулся и прищурился.
Море мягко и размеренно шуршало в камнях, навевая дрему. Солнце купалось в теплой воде. Где-то за валунами, в районе порта, настойчиво гудел одинокий пароход.
— «Цесаревич» подался до Лександрии! — словно угадывая мысли барина, сказал присевший рядом на краешек покрывала Терентий. — Через пару ден, должно, будет уже в Босфоре.
Сергей вяло кивнул.
— А мы вот застряли здесь, в Одессе! — буркнул он и с шумом выдохнул, отчего мелкие песчинки веером разлетелись у него из под носа.
Стояла середина августа. Плавание, начавшееся для товарищества «Нарышкин & Ко» в приокском городке Алексине, после всех перипетий завершилось в Самаре, куда всю компанию доставил чистенький и аккуратный рейсовый пароходик «Сормово». На нем был очень неплохой, хотя и крохотный, по сравнению с трехпалубными гигантами, буфет, где подавали отменную ушицу. Сергей облизнулся, вспоминая белоснежные скатерти, хрусталь и вкуснейших серебряных стерлядок, которых покупали прямо на берегу у рыбаков. Это было, пожалуй, одно из последних приятных волжских воспоминаний. Затем, началась долгая сухопутная дорога до Киева, через Пензу, Тамбов, Курск и Орел. В Тамбове товарищество распрощалось с Никиткой.
В последнее время тот стал довольно обременителен. Кроме того, исходящее от волжского Робинзона амбре было слишком сильным и никак не желало выветриваться. Зато очень быстро выветрились сто рублей и вполне сносная одежда, выданные ему Нарышкиным.