Беспокойный пушкарь доставлял слишком много хлопот, всюду выказывая свой строптивый, неуживчивый характер. На «Сормово» он поссорился с кочегаром, был бит и чудом не попал в топку пароходного котла. В Самаре, сходя на пристань, он умудрился свалиться с трапа и едва не утонул, о чем местная газета написала: «… Будучи выловлен из воды, пострадавший оказался пьяным до последней возможности, или, как сказали бы у нас в городе, „пьян, как брандмайор“. Не будем называть имена, но вы, дорогие читатели, безусловно, поняли, о ком идет речь! Я имею в виду брандмайора N-ской пожарной части, г-на Х-ва.»
В Пензе неуемный пушкарь помочился на ворота дома княгини Бабо-Баборихиной, вследствие чего вышел большой, шумный резонанс, и товарищество едва успело унести ноги из города. Никитка вновь был бит, но теперь уже Нарышкиным, которому начали приедаться выходки отшельника.
— Такого даже я себе не позволяю! — строго сказал «Гроза морей», но его голос так и не был принят к сведению.
Оказавшись в родном Тамбове, Никитка снова безобразно напился на первом постоялом дворе сразу же за заставой.
— Куда ж его теперича? — проявил сердобольность Степан, глядя на расхристанное тело пушкаря, развалившегося на лавке. Волосы Никитки были сваляны овчиной, нос багров, щербатый рот бормотал околесицу, перемежаемую вполне внятной, грубой руганью в адрес всех присутствующих. Затрещины, которыми время от времени снабжал пьяного артиллериста Нарышкин, уже не действовали.
— Все! — отрезал Сергей. — Дальше наши пути расходятся!
— Что тут поделаешь, — развел руками Терентий. — Коли в разнос человек пошел, тут уж никакой резон не поможет. Амба! Закрывай лавочку, не то далеко не уедем. Нам он теперь только помеха, все равно что в попе дробинка или навроде как зуб больной во рте. Куда с таким дале ехать? А здесь он по крайности дома!
— Пропадет християнская душа! — вздохнула Катерина. — В леса уйдет или же нищебродить станет.
— Кто бы говорил! — покачал головой Степан. — Сами-то мы давно с паперти слезли?
— Что есть такое «в попе дробинка»? — спросил пытливый Иоганн Карлович, отрываясь от изучения манускрипта…
В результате недолгого совещания волжский Робинзон был оставлен как есть — почивающим на лавке. И только толстый хозяин постоялого двора получил от Нарышкина «красненькую» и наказ: «Присмотри за человеком!»
Из Тамбова уезжали рано Ильиным днем. Как водится, небо занавесилось тучами. С самого утра зарядил дождь с грозой и поливал до самого вечера. Небо хмурилось и весь следующий день. Нарышкин, как часто случалось с ним в дороге, впал в меланхолию и мало обращал внимания на выразительные взгляды, которые посылала ему Катерина. Заубер всю дорогу о чем-то сосредоточенно размышлял, почти не отвлекаясь на тянущиеся за окном дилижанса однообразные, впрочем, ландшафты. Он так и сяк разглядывал манускрипт, что-то бормоча про себя, при этом лик его был хмур и непроницаем. На подъезде к Орлу, немец неожиданно просветлел и хлопнул себя по лбу, да так, что соскочило penz-nez.
— Das ist richtig! — воскликнул он, широко улыбаясь. — Я есть на правильном пути!
— А то! — встрепенулся полусонный Нарышкин, по-своему истолковав его радость. — Скоро, Иоганн, Оку будем переезжать. Она тут — ручей по сравнению с Нижним, но тоже по-своему хороша.
— Я ведь, брат, родился в этих краях, — почему-то смущенно добавил Сергей.
Тяжелый дилижанс въехал в Орел, миновав узкую каменную арку Московских ворот, скатился вниз по длинной, вымытой дождем улице к реке и вскоре загромыхал по мосту, а в это время в вечернем небе взошла радуга. Она выстреливала из Посадской слободы, грациозно выгибалась над Банной горой и публичным Шредерским садом, а затем падала куда-то в багрово-синий сумрак позади сверкающих куполов Успенского монастыря.
— Эге-гей! — крикнул Нарышкин испуганно всхрапнувшим коням.
— Эге-гей! Zaljotnije! — подхватил Иоганн Карлович и, высунувшись в окно экипажа едва ли не до половины, пропел на родном языке некий музыкальный фрагмент, который в приблизительном переводе выглядел бы так:
На следующий день ночевали в Курске, который никому из компании почему-то не показался. Город и город. Что с него взять? Таких мест хватает в необъятной матушке-России. Все они чем-то между собой похожи, как близнецы. Будь, например, этот город человеком, про него бы, пожалуй, сказали пословицей: «Ни в городе Иван, ни в селе Селифан»… или: «Ни Богу свечка и ни черту кочерга.» А про сам город Курск что можно было сказать? Ну, действительно — стоит и стоит. Давно стоит. Вроде, никому не мешает!