— Вы на нем глазами уже дыру протерли, — шутил Сергей.
Из любопытства однажды он составил компанию Зауберу и отправился вместе с ним поглядеть на одесские древности. Ничего полезного для себя из этой прогулки он не вынес. В «Музеуме» было скучно, безлюдно и пахло пылью. Тут и там висели какие-то планы, литографии и линялые гравюры с видами старого города. Некоторый интерес вызвал отдел нумизматики с монетами времен Ольвии и «златниками» киевских князей. Наибольшее оживление Нарышкин испытал при виде выставленной в экспозиции железной трости, принадлежавшей Пушкину. Смотрителю музея пришлось дать небольшую взятку, чтобы тот разрешил подержать трость в руке.
— Тяжелая! — одобрительно крякнул Сергей. — Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!
Море, однако, привлекало Нарышкина гораздо сильнее древностей Одессы.
По неодобрительному выражению Степана, «купаться он был горазд». В воде «Гроза морей» мог торчать часами и весьма преуспел в нырянии, ловле бычков и собирании красивых камней. Погода стояла чудесная. Ночи были теплыми, поэтому несколько дней подряд ночевали на берегу в приморской балке. Место было дикое, посещаемое только рыбаками.
— Мы здесь действительно, как в Аркадии! — не переставал восхищаться Нарышкин. — Подходящее название, хотя я понятия не имею, что оно значит. Странно, что никто в Одессе не додумался построить здесь какой-нибудь курортный поселок. Надо бы подарить идею губернатору!
— Угу, — бурчал Степан. — Купаться мы сюда приехали!
Наконец к его огромному удовольствию погода испортилась. Море заштормило весьма прилично, и Нарышкину ничего другого не оставалось, как заняться делами. Перво-наперво пришлось подыскивать жилье. На оставшиеся деньги снять что-либо приличное в городе не было никакой возможности. Время гостиниц для компании, похоже, миновало. Крыша над головой нашлась неподалеку от Арбузной гавани. Довольно просторная, беленая известью мазанка фасадом выходила к причалам для «дубков» с херсонщины, до верху заваленных арбузами. Сотни этих лодок стояли в несколько рядов, сцепившись друг с другом бортами так, что между ними едва виднелись полоски грязной, усеянной арбузными корками воды. Вереницы грузчиков, растянувшиеся цепочкой, перекидывали арбузы из «дубков» на подводы биндюжников, сгружали их в тачки, тащили в мешках. За гривенник Нарышкин купил пять арбузов — каждому из компании по одному. Однако, не удержавшись, он сам слопал два и весь день бегал «до ветра» с расстроенным желудком.
Содержал мазанку немолодой близорукий инженер. Звали инженера Яков Аркадьевич. Фамилия его была весьма примечательна для Одессы — Ланжерон. Яков Аркадьевич был вдов и вскармливал на свой счет целую кучу растрепанных, сопливых ребятишек. Сколько их было точно, похоже, он сам не знал, так как все свободное от кормления и вытирания детских поп время проводил в большом сарае-мастерской за домом. Значительную часть рациона его хлопотливой, чумазой семьи составляли дармовые арбузы из гавани, это приводило к тому, что детские попы приходилось вытирать, пожалуй, слишком часто. В целом инженер Сергею понравился. Он был безобидным чудаком и за съем части дома запросил совсем немного.
— Я с этих детей прямо в отчаянии! — бормотал он в сердцах. — За ними скучать не приходится. Вы же видите сюда, я здесь сам-один, и рук у меня не десять, как хотелось бы кому-то, а всего два. И этими двума мне некогда даже зачинить фортку.
— А Вы какой инженер будете? — более от скуки, чем от любезности, поинтересовался Нарышкин.
— Что значит «какой»? — вскинулся Яков Аркадьевич. — Я, милостивый государь, инженер-мостовик. Когда при вас станут говорить, что мосты у нас в Одессе строил не Яша Ланжерон, плюньте этому негодяю на лицо. Когда я строил первый мост в Военной гавани, то приходила смотреть вся Дерибасовская. Да что Дерибасовская! Приходила вся Пересыпь! А когда эти спекуляторы заимели мосты разобрать, то за это плакала вся Одесса. Из Житомира и Бендер приезжали люди, чтобы плакать. Верьте моему слову! Я строил мосты в Карантинной балке, на Базарной, на Успенской, на Троицкой и на Еврейской тоже! Смотреть сам губернатор приходили!