— За полицией побежала, — печально констатировал дядька Терентий.
— Это вряд ли, — спокойно возразил Нарышкин, опять устраивая возню с дверным ключом. — Она в такую пору на улицу и нос сунуть побоится.
— Не больно ли Вы ее, сударь, того? — поежился Степан Афанасич.
— Ничего. У нее была хорошая выучка, да вот, видать, немного подзабылась. Муж ее покойный, Сила Тимофеевич Завынкин, царствие ему небесное, бывало, только так с ней и обращался. Иную аргументацию не признавала…
Нарышкин покосился на полутемный коридор, в котором маячили белесые пятна лиц приличных людей, и громко объявил:
— А ну-ка, господа, всем спать! Ступайте по койкам! Считаю до трех. Кто не спрятался, я не виноват!
Тут же послышался шум закрываемых дверей, лязг запираемых засовов, и спустя минуту «приличных людей» словно метлой вымело — весь дом погрузился в тишину.
— Прошу вас, входите, — Сергей открыл наконец свою дверь и впустил всю компанию в квартиру.
Глава третья
УГОВОР ДОРОЖЕ ДЕНЕГ
«И надо же случиться на беду,
Что он тогда лишь свой заметил промах,
Как уж вошел. „Ну, — думает, — уйду!“
Не тут-то было! Уж давно в хоромах
Народу тьма — стоит он на виду…»
Первым в квартиру вошел Терентий. Он затеплил еще несколько свечей, и в комнате стало светлее.
— Ну вот, располагайтесь, — Нарышкин указал гостям на продавленный диван. — Терентий, голубчик, принеси-ка воды, пусть Степан кровь обмоет, ну и полотенца там какие-нибудь. Да, вот еще что, еда у нас найдется?
— Поищем, — коротко ответил Терентий и удалился.
— Сделаем так, — поразмыслив, решил Нарышкин. — Час уже поздний, поэтому заночуете у меня. Потолкуем с тобой о деле. А завтра, как говорится, утро вечера мудренее…
— Век бога молить буду, — потупился Степан.
— Вот и славно. Заморим червячка. А засим и побеседовать можно.
Через несколько минут Нарышкин сидел, удобно развалившись в кресле, потягивал принесенное дядькой из дворницкой хлебное и с удовольствием наблюдал, как горемычная компания уписывала за обе щеки нехитрый поздний ужин.
Степану на вид было около пятидесяти лет. Умное, хитроватое, слегка рябое лицо. Рыжая борода «помелом» и шевелюра оставались всклокоченными даже после того, как он смыл кровь и привел себя в порядок, надев старый сюртук, с хмельной щедрости подаренный Нарышкиным. Сюртук сидел хотя и мешком, но все же рукава на нем были целы. Впрочем, Катерина извлекла откуда-то иголку с ниткой и, быстро закончив трапезничать, принялась деловито чинить старую одежду отца.
Нарышкин почувствовал, что невольно залюбовался ею — так хороша показалась она ему при свете свечей. Сосредоточенное, серьезное и вместе с тем очень милое живое лицо, слегка вздернутый носик, глубокие серые глаза, тяжелая коса до пояса.
Степан перехватил взгляд Нарышкина, созерцающий прелести девушки, и едва заметно нахмурился:
— Сергей Валерианович, дозволь спать отпустить Катюшу. Намаялась она.
— Конечно, Терентий, приготовь ей постель!
Катерина отложила шитье, молча встала, поклонилась и проплыла почивать.
Полуночники еще раз выпили и закусили. Нарышкин понюхал табаку. Предложил Степану.
— Прощения просим, мы к энтому делу не привычные, — Степан оглянулся на дверь и произнес, понизив голос:
— Дельце у меня к Вам, Сергей Валерианович, серьезное имеется. Не откажите теперь выслушать. Открыться я Вам, сударь, желаю. Потому-то Вас и искал. Засим и сюда, в столицу, с дочкой приехал. Последние, можно сказать, сбережения поистратил. Одежду, какую ни есть, всю изорвал…
— Ну, полно, Степан, Лазаря мне петь, а то и впрямь, как в сказках получается, — семь пар железной обуви поизносил, в чем дело-то твое? — нетерпеливо произнес Нарышкин и громко чихнул, сотрясаясь всем телом. — Хорош, зараза, турецкий табачок! Ну, давай, не канителься, рассказывай!
— Я давеча Вам, Сергей Валерианович, неправду сболтнул, будто бы не знаю, за что на нас злодеи эти накинулись…
Степан говорил тихо, поглядывая на дверь.
— Открыться я Вам, сударь, желаю. Потому как, ежели б не Вы, может, и не сидел бы я живой сейчас здесь.
— Ну, полно, полно, — Нарышкин поморщился и утер слезящиеся от табака глаза.
— Хотели они у меня, сударь, про место вызнать, где много добра схоронено! — Степан, выпучив глаза, понизил голос до шепота.
— Какого такого добра? — не понял Сергей.
— А такого добра, которое разбойник Татенок награбил!