— Вот ты правильно сказал: люди — везде люди, что христиане, что мусульмане, — разглагольствовал Нарышкин. — И те, и другие до всякого такого бреда охочи. Надел рубище, поорал дурным голосом, покрутился волчком — все! Можешь нести любую околесицу — всему поверят, — резюмировал он.
В ответ на это Заубер, шедший впереди, резко повернулся и, нахмурившись, неодобрительно посмотрел на Сергея.
— Послушайте, молодой человек! — сказал он внушительно. — Мой студенческий стих не есть «бред и околесица»! Зарубить это на вашем носу!
— Ишь ты как! Пиит! У них собственная гордость имеется! — хмыкнул про себя Нарышкин, но не стал подначивать надувшегося немца.
Вдруг откуда-то со стороны моря донесся отчаянный женский крик.
Сомнения быть не могло: кричала Катерина.
Группа оборванных «бекташи» во главе с Нарышкиным скатилась с обрыва на прибрежную гальку. У кромки прибоя бился в истерике Степан, размазывая кровавые сопли по бороде и в ярости потрясая кулаками.
— Дочуру мою… ыыыы! Ироды…. Живодеры… ыыы-х!!!
Нос у Степана традиционно был разбит и напоминал мятую сливу. Катерины нигде не было видно, но в море уже довольно далеко от берега качалась на волнах фелука.
— Ше случилось среди здесь? — поинтересовался Моня.
— Уииии! — взвыл пуще прежнего Степан, указуя рукой на небольшое судно. — Украли Катеринушку, нехристи басурманскиииия!
— Как так! — Сергей озадаченно посмотрел на фелуку, которая, наполнив ветром паруса, быстро удалялась.
— А вот так! — крякнул Степан. — Умыкнули джанечку мою, блудодеи окаяннные! А мне всюю душу в пятки вколотили, еле живым оставили!
— Что делать-то станем, зятек дорогой, ась? — с надеждой спросил он, хватая Сергея за рукав.
«Ишь ты, быстро меня в зятья записали!», — подумал, высвобождаясь, Нарышкин, в то же время чувствуя приступ ярости и бессилия перед похитителями.
— А и впрямь, что же делать, Иоганн?!
— Такой цорес, такой цорес, — запричитал Моня. — Шебы вся их турецкая шаланда отправилась бичков покормить!
— Они украсть девушка, чтобы продавать в гарем, — задумчиво глядя на уменьшающуюся в размерах лодку, пробормотал Заубер. — Я думать так, что они плыть в Истанбул. Там есть большой спрос на русский красавица.
Степан, услышав, что дочь хотят продать в гарем, совсем обезумел от горя и, воздев руки к небу, большими скачками понесся прямо в набежавшую волну.
— Стой, дурак! — крикнул ему Нарышкин, но невысокая волна уже сбила разбитого горем отца с ног, и тот, полетев кверху тарашками и поболтавшись некоторое время в полосе прибоя, был выброшен на берег ногами вперед с полным ртом гальки и водорослей.
Мокрый и жалкий, он сел на берегу, стуча зубами и отплевываясь, и тихо заплакал.
— Уломался, дуралей сероухий, — глядя на него с жалостью, вздохнул Терентий.
— Если они поплыли в Стамбул, то это нам на руку, — твердо сказал Гроза морей. — Не хнычь, Степа, разыщем мы Катерину и обязательно вернем!
— Шанец есть — подбодрил Брейман. — Крохотный шанец, ше мы не умрем на етих чертовых камнях, а дотопаем-таки до Константинополя. В какой он, господа, стороне, кто-нибудь может сказать? Чтобы «да», так нет!
— Я думать, что он там. — Заубер махнул рукой в ту сторону, куда ушла фелюга. — Сола сапин, гери денюн, повернуть налево и идти назад… по берег моря! Когда мы лететь, я видеть в той сторона много огней.
— Слышали, господа дервиши? — спросил Нарышкин, оглядев компанию. — Собрали вещички и коммен отсюда нах Истанбул!
Верно, я толкую, Иоганн Карлович?
Глава седьмая
СЛАДКИЕ ВОДЫ АЗИИ
«В долине меж камней блистая,
Могильных камней виден ряд,
И кипарисы там шумят,
Не вянет зелень их густая…»
Впереди, в знойном мареве дня, будто нарочно положенного на раскаленную солнцем сковородку, путешественников ждали обнесенные стеной знаменитые семь холмов великого города. Где-то там, вдали, с востока на запад пересекая Стамбул, ползла извивающейся лентой древняя Меса. На эту центральную улицу, словно ломти мяса на шампур, нанизывались срединные районы. Над каждым из них возвышались тонкие, остро оточенные карандаши минаретов и сверкающие изразцами, перевернутые пиалы мечетей.
К мечетям лепились городские кварталы — махалля, представлявшие собой спутанный клубок улиц и переулков.
Но все это было там, впереди, посреди изнывающего от зноя марева. Пока же вдоль дороги тянулись предместья, какое-то большое, обсаженное исполинскими кипарисами кладбище с серыми, выцветшими от времени могильными камнями, украшенными резными изображениями тюрбана, цветов с листьями или просто набалдашниками. Многие камни повалили ветер и время, гробницы были неухоженными. На их куполах свили гнезда аисты, сквозь многочисленные проломы в стенах полз плющ и дикий виноград.