Молчите, Серьожа, — горестно вздохнул Иоганн Карлович. — Тут у них не подают.
Последнюю фразу он выговорил на удивление чисто, почти по-русски.
— Кто она такая, эта наша благодетельница? — вполголоса, стараясь не глядеть в сторону Степана, спросил немца Сергей. — Ты говорил с ней?
— О, это есть замечательный женщина, в свой роде Роксолана, — улыбнулся Заубер. — Она родиться во Франция, много путешествовать по миру, а затем жениться…
— Вышла замуж, — поправил Нарышкин.
— Совершенно верно. Вышла за один отшень богатый туретский вельмож.
— Понятно, — протянул Сергей. — Та еще авантюристка. Я чувствовал, что дело не ладно… Ну и где обретается сей доблестный муж?
— О, вы можете быть спокоен. Он умереть пять лет назад.
— Вдовушка, значит, — удовлетворенно присвистнул Нарышкин, чувствуя на себе косой, неприязненный взгляд Степана.
— Это нам на руку, Иоганн. Она может помочь пообвыкнуться здесь да и поразведать кой-чего по нашему делу. У нас ведь ни одной души знакомой в этом чертовом Истамбуле нет. Ну кроме, пожалуй, мерзавца Левушки.
— Я быть согласный, — кивнул Заубер. — Она может узнавать, где находиться Катерина. И потом, не надо забывать про главный дело, ради который мы здесь!
— Ну, разумеется, разумеется, — согласился Сергей. — А хороша, чертовка! — добавил он, понизив голос. — Верно, Иоганн?
— Верно, — с понимающей улыбкой кивнул немец. — Она будет ждать Вас вечером в свой покой.
До вечера Гроза морей дотянул с трудом, изнывая от желания, и в то же время мучимый уколами совести. Больших трудов стоило отделаться от навязчивого внимания «тестюшки». Степан все время болтался рядом, явно подозревая намерения Нарышкина и служа ему живым укором. Наконец стало смеркаться. После сытного ужина, в котором хозяйка дома не участвовала, усадьба стала погружаться в тишину. Затих звон посуды на кухне и перебранка слуг во дворе.
Наскоро простившись со всей компанией и особенно горячо пожелав Степану хороших сновидений, Нарышкин прокрался на женскую половину дома.
— Ну и где же у нас спальня? — размышлял Сергей, разглядывая полутемную анфиладу комнат. Из одной слышались звуки рояля, но у дверей на карауле стоял и дремал, пришепетывая губами, здоровенный, черный, как головешка, слуга.
— Дьявол, этого только не хватало! Так не пойдет, — замявшись и чувствуя внезапную неловкость, решил Гроза морей. — Да и не романтично как-то. Она ведь, кажется, прогрессивная иностранка. Поди, и романы читывает. Как в таком щекотливом случае у мсье Дюма поступил бы главный герой? Сергей развернулся и, стараясь не привлекать ничье внимание, выскользнул во двор.
Он обошел дом и остановился под нависающим балконом второго этажа, слушая нежные аккорды рояля, которые лились из-за притворенного решеткой окна. Вокруг благоухала ароматами востока южная ночь. Кружилась голова, кружились звезды над ней, и прямо в центр этого звездного хоровода, словно в бесконечность, устремлялись изящные, как одалиски, кроны кипарисов…
Нарышкин постоял, раздувая ноздри, словно молодой рысак, а затем вдруг решительно и неожиданно для себя самого поставил ногу на оконный парапет, подтянулся на руках и полез на второй этаж, цепляясь за многочисленные выступы и лепные элементы. Изрядно вспотев, но внутренне торжествуя, он был почти уже на балконе, когда внезапно со двора донесся крик.
— Заметили, — понял Нарышкин, чувствуя, что краснеет до корней волос.
«Вот ведь дурак! Тоже мне Ромео», — подумал он, пошатнулся и, стремясь сохранить равновесие, ухватился за решетчатую деревянную ставню, прикрывающую окно. Крепкая решетка, которую мусульмане называют мишрабийи, крякнула и с треском отошла от стены. Гроза морей повис на ней, болтая ногами в воздухе, и держался так еще с минуту, раздумывая над своим бедственным положением, чувствуя, что начинает слабеть. Внизу тем временем собралась стайка слуг, принявшись шумно обсуждать поступок Сергея.
— Театр вам тут что ли? — не переставая клясть себя, подумал Нарышкин, но обращаясь к толпе, воскликнул с натянутой теплотой:
— Гюнайдын… чок тешеккюр идерим («доброе утро», «большое спасибо»)!
Это было то немногое, что он от нечего делать почерпнул еще в Одессе из купленной по случаю брошюры некоего господина Стаховича «Познание языка турецкаго для быстраго ознакомления и овладения оным».
Толпа притихла, и в возникшей паузе с пронзительными интонациями муллы, возвещающего вечерний намаз, прозвучал крик повисшего на оконной решетке Нарышкина: