— Судя по манускрипту, — пояснил Иоганн Карлович, понизив голос, — греки спрятали реликвии в одном из подземных хранилищ воды.
Это он знал наверняка, правда, не знал — в каком именно. Из множества подземелий Заубер выделил относительно небольшой «список подозреваемых».
Некоторые подземелья из этого списка использовались по своему прямому назначению, а в некоторые турки просто сваливали мусор. Трудность состояла в том, что «карта» представляла собой набор подсказок — головоломок, которые были доверены манускрипту теми, кто жил в городе шестьсот с лишним лет тому назад.
— И какого лешего им понадобилось сочинять все эти ребусы? Почему нельзя было просто написать: вот мол, господа потомки, все положено там-то и там-то. Придите, забирайте и владейте, — раздраженно воскликнул Гроза морей, осмысливая услышанное и растворяя окно. Черное небо было усеяно мерцающими звездами, восточная ночь веяла прохладой, морем и покоем.
— Это быть бы слишком просто, — Заубер улыбнулся, но глаза его из-под поблескивавшего penz-nez глядели серьезно. — Это есть слишком важный артефакт, чтобы доверить его поиск первый встречный.
— Ох-хо, — Сергей поперхнулся вином, закашлявшись, зашелся в смехе.
— Ой, уморил ты меня, Карлыч! Да ведь мы-то с тобой кто, по-твоему, такие? Мы и есть «первые встречные»!
Заубер вскочил, опрокинув опустевшую чашку, и в негодовании стиснул кулаки:
— Это есть отшень большой ошибка! Как Вы не понимайт! Весь этот наш перипетий — это, по-Вашему, просто так?
— Да ты, Иогаша, не кипятись, — миролюбиво протянул Нарышкин. — Не гони волну, как говорят в славном городе Одессе.
— О-о, если Вам угодно думайт, что Вы не есть избранник, тогда Вы есть действительный болван и олух небесный царь! — Иоганн Карлович с трудом сдерживался. — И не сметь называйт меня «Игогаша»!
— Ишь ты, какой гусь-институтка выискался! — Гроза морей, расплескав свое вино, вскочил на ноги. — Кто кто тут олух царя небесного?!
То, что произошло далее, оба потом старались не вспоминать. Перевозбужденный немец отвесил Нарышкину звонкую пощечину. Нарышкин рыком схватил Заубера за грудь. Тот повис, как колбаса на крюке у прусского мясника, и только с хрипом пытался дотянуться пальцами до горла Нарышкина. Неожиданно Сергей пошатнулся, потерял равновесие, какая-то сила потащила его к раскрытому окну… Так и не успев полюбоваться бархатной чудной стамбульской ночью и видом на башню Галаты, компаньоны ухнули вниз, с шумом и треском обрушив полосатый тент таверны грека Перекакиса и похоронив под собой, оказавшиеся на удивление хрупкими столики…
Рассвет застал их здесь же, в таверне. Они сидели в обнимку за одним из уцелевших столов и, стукаясь лбами, пытались в очередной раз выпить на брудершафт, в то время как хмурый, сосредоточенный грек выметал с пыльной мостовой обломки.
— Я не х-хочу искать релик-ик-вии, — утверждал Нарышкин, мутными глазами, с приязнью глядя на собеседника. — Не обиж-жайся, Карлыч.
— Warum, Серьожжа, — с улыбкой натужно жужжал немец.
— Я недостоин. Я пьяница и развратник-ик, — выдавливая слезу, икал Гроза морей. — Вот женюсь на Катерине… нет, пардон, на обоих, уедем в имение и будем там жить… в смысле поживать.
Он поник головой и, слегка раскачиваясь, запел с чувством: «Уж ты ми-илая моя, сама виноватая… Титьки выросли большие, голов-ва лохматая!»
— Найн, — пытаясь нацепить на расквашенный нос разбитое penz-nez, ухмылялся Заубер. — Мы не должжен отступайт!