Императоры в обреченном городе сменялись с неимоверной быстротой. С завидным постоянством очередной претендент на трон предавал действующего императора, чтобы в свою очередь тоже быть преданным. Еще вчера Византией правил Марзуфль, но сегодня в полночь он трусливо бежал, бросив осажденную крестоносцами столицу рушащейся империи. Базилевсом провозгласили Ласкера, но и этот еще до рассвета сел на галеру переплыл рукав Святого Георгия, и отбыл в Никею…
Навстречу Брану выскочил какой-то оторвавшийся от своих молодой оруженосец с выпученными, слезящимися от дыма глазами. На плече он тащил угловатый мешок, скорее всего с драгоценной посудой; при каждом шаге мешок немилосердно гремел металлом. Бран, не раздумывая ни секунды, обрушил оружие на голову незадачливого мародера. Хорошо поставленный удар раскроил голову парня до подбородка. Оруженосец, обливаясь кровью, рухнул на землю, из мешка его посыпались блюда и кубки, со звоном поскакал по мостовой серебряный тазик. Обычно в таких украшенных гравировкой сосудах константинопольские красавицы мыли свои прелестные ножки…
Опьяненный кровью, Бран не отдавал себе отчета, зачем он убил. Сейчас для него не было ни своих, ни чужих. Он не знал, кого презирал больше — грязных, озлобленных, пропахших потом пришельцев с крестами на плащах или византийцев, которые отсиживались в своих домах, трясясь от страха перед крестоносцами. Из ближайшего дома доносились отчаянные женские крики. Горе побежденным! Трусливые и ленивые греки, не пожелавшие защищать свой город, заслужили наказания. Теперь их жен и дочерей жестоко насилуют одуревшие от воздержания паломники.
Спасать несчастную не имело смысла и Бран поспешил к Ипподрому. Он был пуст, но стены и трибуны, казалось, еще хранили в себе вопли многотысячной толпы горожан, ржание лошадей и грохот конных квадриг. Прямоугольное поле ипподрома, поделенное на две части было украшено специально привезенными сюда древними памятниками. Бран, на секунду стряхнув с себя кровавый дурман, с удовлетворением оглядел бронзовую Змеиную колонну из Дельф — три исполинских медных змия, перевивавшиеся своими туловищами, и золотой треножник на их головах. Всякий раз, бывая здесь, он любил разглядывать скульптурные шедевры — Египетский обелиск из Карнака, коней Лисиппа… На этот раз Бран надолго задержал взгляд на четверке сытых, уверенных в себе бронзовых исполинов, профессионально оценивая работу гениального мастера.
— Бесподобно, — пробормотал он. — Бесподобно.
На одной из трибун он увидел знакомую одинокую фигуру и твердой походкой направился к ней.
— Я знал, что найду Вас здесь! — издали крикнул Бран.
Прокопий повернул голову и с удивлением посмотрел на приближающегося человека с секирой. Казалось, библиотекарь не узнавал его.
— А вы изменились, Бранислав, — сказал Прокопий, недоуменно глядя на окровавленное оружие и забрызганные кровью снятые с убитого крестоносца доспехи.
— Не называйте меня так. Теперь я — Бран, ясно?
Прокопий проигнорировал угрозу, слышавшуюся в его голосе.
— Ну, вот и все, — устало пробормотал он. — Город погиб… Вы странно выглядите для художника, Бранислав. Мне показалось, что мы с вами полностью рассчитались. Вы изготовили то, что я просил, я с вами щедро расплатился. Кроме того, помните, что вы дали клятву…
— Да, все пропало, — согласился Бран. — Скоро мародеры придут и сюда. Они заберут то, что хотят, и никто не сможет их становить. Никто!
Прокопий задумчиво кивнул головой.
— Вы теперь с ними? — спросил он прямо.
— Нет. Но я пришел забрать у вас реликвии. Их необходимо унести отсюда как можно дальше. Ни византийцы, ни крестовое воинство недостойно владеть ими, понимаете Вы!
Бран говорил сбивчиво, но чем больше слов вылетало из его уст, тем сильней он чувствовал, как крепнет стена отчуждения между ним и его собеседником.
— «Как можно дальше»… — повторил Прокопий. — И где же находится это укромное место, позвольте вас спросить?
— Оно находится на моей родине, в польской земле, Вы слышали о такой? Я унесу реликвии туда, где мой народ смог бы открыто поклоняться им. В самом сердце моего края, в городе на Вавельском холме, реликвии обрели бы подлинную силу, которая заключена в них. Если бы Копье попало в руки моего короля, весь мир узнал бы о его благородстве и милосердии. И тогда польский народ стал бы поистине великим и несокрушимым! Бран говорил, все больше распаляясь, а слова «благородство» и «милосердие», вырвавшиеся из его уст, прозвучали и вовсе угрожающе.