Анастасия Алексеевна, слегка отстранившись, благосклонно приняла объятия отца:
— Тише, папа, какой Вы, право!.. Вы же меня всю помнете!
Алексей Петрович подвел дочь к Нарышкину и представил их друг другу. Сергей поклонился со всей возможной грацией, на которую только был способен, ткнулся губами в ручку, обтянутую белой, пахнущей духами перчаткой.
Вихрастая голова Нарышкина пошла кругом. Анастасия Алексеевна ответила на поклон и, очаровательно улыбнувшись, посмотрела прямо в покрасневшее лицо Сергея.
— Корсар, вылитый корсар, — сказала она, рассмеявшись.
— Вся в матушку свою, Авдотью Власьевну, — восторженно умилялся Нехлюдов.
— Простите, Вы, кажется, изволили недавно называть матушку… Ариадна Васильевна, — не сводя глаз с Анастасии, припомнил Нарышкин.
— Ах да!.. — Алексей Петрович замялся, обменявшись с дочерью странными взглядами. — Да. Как бы вам объяснить… Она-то ведь, матушка покойница, из простых была… вот и вышло, что дома она — Авдотья Власьевна, а на людях, стало быть, наоборот… Ну, то есть Вы понимаете…
Из замешательства Нехлюдова вывела Анастасия. Она втянула тонкими породистыми ноздрями ароматы, доносившиеся от покинутого стола.
— Ах, папа, я так голодна! Кажется, съела бы целого быка.
Расплывшийся от счастья Алексей Петрович тотчас же приказал подавать обед.
Катерина, представленная молодой барыне в последнюю очередь, скромно поклонилась. Анастасия Алексеевна удостоила ее весьма прохладным кивком. Но когда Катерина подняла голову, глаза их, встретившись, сошлись в короткой окончившейся вничью дуэли. Сверкнули угольки зрачков, в атмосфере погожего весеннего дня возникло электрическое напряжение, молнии метнулись из-под пушистых ресниц. Соперницы улыбнулись, еще раз смерили друг друга обоюдоострыми взглядами и разошлись, ненадолго отложив продолжение дуэли…
В очередной раз позвали к столу. Чередой пошли нескончаемые кушанья. Алексей Петрович желал, по-видимому, вовсю расстараться перед дочерью и гостем. Он требовал принести из погреба холодной севрюги с хреном. Жаловался, что бараньи котлеты недостаточно прожарены и отсылал их на кухню с тем, чтобы они «дошли»; велел разыскать в кладовой особый водочный травник, обладающий чудодейственной целительной силой.
Травник, по его словам, одинаково хорошо излечивал прыщи, запор, ломоту в костях, кроме того, способствовал изведению глистов и многократно увеличивал мужскую силу.
Нарышкин, никогда допреж не имевший случая пожаловаться на отсутствие мужской силы, вынужден был капитулировать под натиском хлебосола и отведать-таки чудесный травник. Дрянь оказалась преизрядная, разящая полынью и такая крепкая, что весьма благосклонно относящийся к жестким напиткам Нарышкин закашлялся и хватил перекосившимся ртом воздуха. Это вызвало необычайное оживление в стане воссоединившихся Нехлюдовых. Папаша с дочкой смеялись долго и от души.
— Чтоб тебя, черта хлебосольного, самого так перекорежило, — буркнул Нарышкин в сторону, пытаясь отдышаться.
За этим его занятием прошел остаток обеда, и когда Алексей Петрович предложил немного проветриться перед ужином, прокатиться верхом и осмотреть угодья, Сергей тут же согласился. Анастасия Алексеевна хлопнула в ладоши:
— Отлично придумано, папа! Мы покажем Сергею Валериановичу мельницу, где водится домовой! — отец и дочь многозначительно переглянулись.
Между тем завечерело. На улице стало сыро и туманно, солнце скрывалось за дальним лесом, и крыши просторных навесов, окружающих двор, поблескивали от росы. На террасе уже кипел самовар, который, раскрасневшись, как рак, раздувал угрюмого вида ливрейный мужик.
Как-то само собой вышло, что ни Катерине, ни остальным спутникам Нарышкина не выпало счастья проехаться рысью или пуститься в галоп — лошадей им не подали. Впрочем, Катерина и не смогла бы толком держаться в седле, однако она все-таки разрыдалась, выбежав для этой цели в сад, едва только силуэты трех всадников скрылись из виду.
— А она весьма недурна, эта ваша прислуга, — весело помахивая хлыстом, и оглядываясь на усадьбу, сказала Анастасия Алексеевна Сергею.
Их лошади рысили рядом. Разгоряченный обильными возлияниями Нехлюдов, опасно покачиваясь в седле, скакал далеко впереди, то разговаривая с невидимым собеседником, то что-то горячо ему доказывая. Временами он простирал свободную от поводьев руку и, указывая на окрестности, обводил ею открывающиеся по дороге поля, луга и перелески.
— Она не прислуга, — немного смущенно ответил Нарышкин. — Она… как бы это сказать…