— Ты вот что, Терентий, ступай в деревню, собери всех, кто остался. А ты, Митрич, выясни насчет того, как бы нам пообедать, а то у меня брюхо уже марш играет. Пусть повар, если объявится, где хочешь сыщет, хоть пусть взаймы берет… ну, там, птицу какую да и пирожков тоже неплохо бы наделать.
Пока Терентий собирал народ, Сергей успел бегло осмотреть территорию усадьбы и разозлился еще больше. Оказалось, что флигель, в котором проживал управляющий, сгорел подчистую, плодовые деревья в саду выпилены, парк, занимающий большое пространство, зарос, да так, что с трудом можно было найти дорожки, беседка покосилась, на хозяйственном дворе не осталось инвентаря, все службы стояли без дверей, а в людской поломаны лавки и полно собачьего кала. Нарышкин мрачнее тучи ходил по усадьбе, виртуозно матерясь и пиная ногами попадающиеся на пути предметы.
Часам к трем дворню удалось собрать. Конюх Петр, повар Григорий, лакей Никифор и зряшный человек на побегушках Митька Косой, все как один, пряча глаза, топтались у входа в барский дом, мяли в руках картузы и распространяли вокруг себя стойкий запах сивушных масел. Женская половина прислуги оказалась представлена дворовыми девками: Фроськой, Танюхой и теткой Аграфеной.
Толстомясая Фроська наглыми маленькими глазками бесцеремонно разглядывала Катерину. Невысокая, кубастенькая Танюха апатично мякала моченое яблоко. А тетка Аграфена тяжко, по-бабьи вздыхала, когда Нарышкин при помощи Степана собственноручно открыл парадное, оторвав доски, вколоченные здоровенными гвоздями в затейливую резьбу парадных дверей. Распахнув двери, Сергей вернулся к народу, оглядел каждого и сказал коротко:
— М-да…
Фроська хамски заржала, обнажая крепкие и здоровые, как у лошади, зубы.
— С приездом, Сергей Варелианыч, — прочавкала набитым ртом Танюха.
— Барин возвернулись… — выдавил из себя зряшный человек Митька Косой.
Сергей, собиравшийся произнести пространную гневную речь, раздосадовано плюнул, махнул рукой и буркнул: «Вот мерзавцы».
И вдруг неожиданно для всех влепил Митьке Косому показательную оплеуху.
Митька, закружившись, как турман, охнул и пал на колени.
Вся дворня тут же дружно последовала за ним.
— Не губите, барин. Как есть, все поправим, — раздались нестройные голоса.
— А мы ничего и не брали Вашего, — нагло заявила Фроська.
— Молчать, мерзавцы, выпорю! — гневно сказал Нарышкин и на всякий случай поднес к Митькиной физиономии кулак.
— Ну, вот что, дьяволы косопузые! Двор вычистить, в доме прибрать, бурьян вырубить, а кто что взял без спросу, вернуть на место, а не то я за становым приставом посылаю. Не ровен час, найдет у вас чего, сами знаете, что после этого будет! А теперь за работу живо!
Повеселевшая дворня засуетилась и с показательным рвением бестолково кинулась исполнять поручения.
Барин сечь никого не велел, только постращал немного. Это понравилось. Добрый барин, ничего не скажешь. Смущала только угроза вызвать пристава. Но тут уж ничего не поделаешь, к наездам станового в усадьбе относились философски, как к стихийному бедствию. И только Митька Косой, хмуро трогая гудевшую от оплеухи шею, вздохнул, вспоминая прошлое посещение имения начальством. Ну да ладно, авось пронесет.
Митрич отыскал амбарные книги управляющего, которые до сей поры хранил у себя. Сергей смахнул с них пыль и попытался разобрать каракули своего бывшего ключника. Дело это, однако, оказалось не из легких. Покойник Петр Кузьмич писал пером, как курица лапой. Мыслил управляющий тоже оригинально, что нашло свое отражение в записях. На бумаге выходило все не так уж плохо. Имение процветало. Нивы наливались золотом колосьев, скот плодился, закрома были полны, а оброк платился исправно, причем в каких-то немыслимых количествах поросят, гусят, яиц, мер пшена и пудов овечьей шерсти.
— Вот ведь, гад! — почти восхищенно произнес Нарышкин и захлопнул книгу.
Митрич принес из подвала запотевшую бутыль «травника».
— Извольте спробывать, барин. Больно хорош перед обедом, — произнес старик, облизываясь.
— Ты-то почем знаешь? Уже пробовал?
— Никак нет, — мотнул головой Митрич и скроил обиженную физиономию. — Батюшка Ваш их перед трапезой очень уважали-с.
— Ну-ну… — Нарышкин усмехнулся и плеснул старику горькой настойки.
Митрич от такого расчувствовался, пустил из глаз смолу и помянул добрым словом родителей барина.
Сергей тоже вспомнил отца и мать и смахнул набежавшую слезу: