— А ты жениться не собираешься, Сережа? — все так же глядя в огонь, спросил Трещинский.
Нарышкин едва не подавился балыком.
— Ну уж нет, добродзею, мне еще в петлю рановато. Я, любезный пан, еще пожить хочу! Сперваначалу, после того, как в отставку вышел, тоска начала одолевать. Покойной жизни захотелось. Сопли распустил… чуть было предложение не сделал одной бельфам. Все обхожденье строил. Бланманже, понимаешь, и все такое. Спасибо, Бог отвел! — Нарышкин размашисто перекрестился. — Видение мне было, Левушка. Как сейчас вижу — будто спустился ко мне ангел о двух крылах, весь из себя, как водится, белый и даже как бы немного светится. Словно ему, Лева, свечу негасимую кто в зад вставил. И вещает он мне это так, знаешь, повелительно. Что, говорит, раб божий Сергей Валерианович, никак ты, дурень этакий, жизнь свою младую, непутевую решил узами брака повязать?
Нарышкин приязненно покосился на графин с водкой:
— Уж, больно листовая хороша… не обманул камердинер твой.
— Ну и что же дальше-то? — смеясь, спросил Трещинский.
— А дальше он мне и говорит, ангел, значит: брось ты эту затею, Сергей Валерианович, не губи себя раньше времени, поживи еще малость как нормальный человек. А коли тебе, друг сердешный, неймется, так поезжай к актрискам или других каких барышень подешевле ангажируй. Авось и перебесишься. А жениться тебе, говорит, никак нельзя, потому как ветры у тебя еще в голове, да и не по карману. Сказал так и упорхнул в окошко. И нашло тут на меня просветление. Нет, думаю, шалишь! Сережа Нарышкин голыми руками взять себя не позволит. И вот хожу я с тех пор, Лева, холостой и благостный. Так-то вот! Ну, давай за тебя, гостеприимный хозяин!
— Ведмедь! Сущий ведмедь! — Трещинский, отсмеявшись, утер шелковым платком выступившие слезы. — Ох, и позабавил, брат, рассмешил до коликов! Плесни и мне, пожалуй.
— В имение давно не заглядывал? — спросил Левушка, внимательно глядя в бокал.
— Года три как не был, — Сергей посерьезнел и нахмурился. — Конечно, надо бы съездить, могилу родителей навестить… Свинья я, свинья!
— Доход-то есть от твоих угодий? — поинтересовался Трещинский.
— Какой там доход! — отмахнулся Нарышкин. — По правде сказать, едва концы с концами свожу. Поди, и дом уже развалился, и хозяйство в упадке. Управляющий, каналья, должно быть, ворует без хозяйского пригляда…
— Так ты продай имение, — усмехнулся Левушка. — Единым махом и дела свои поправишь. Земли у тебя, брат, изрядно. Можно получить хорошую цену!
— Как «продай»? — не понял Сергей и удивленно посмотрел на приятеля. — Кому?
— А хотя бы и мне! — Трещинский был абсолютно серьезен. — Предлагаю тебе продать его мне. А уж я тебя, Серж, не обижу, дам хороших денег!
— Постой, да тебе-то оно к чему? Ты ведь все больше по заграницам обретаешься…
— Ну, как знать, может и сгодится. — Левушка хитровато прищурился. — Лишний клок земли еще никому не мешал. При надлежащей постановке аграрного дела на западный манер, думается мне, можно и из твоих угодий прок извлечь…
— Нет, брат, что-то ты финтишь! — недоверчиво поежился Нарышкин, изучающе глядя на приятеля.
— Ну так продашь? — напирал Левушка.
— Нет, Лева, не выйдет, — серьезно сказал Сергей. — Это ведь не просто клок земли! А как же могила моих стариков? Они ведь в этой самой земле лежат… И потом, там ведь детство мое сопливое прошло, юность… первая влюбленность… в Вареньку Оленину! — Нарышкин улыбнулся и хлопнул себя по лбу. — Как же я по ней страдал! Боже, какой я тогда дурень был, ты даже не представляешь!
— Отчего же, — ухмыльнулся Левушка, — нетрудно представить.
— Я ведь из-за нее даже стреляться хотел с одним заезжим гусаром, — пропустив колкость приятеля мимо ушей, воскликнул Нарышкин. — Хорош был бы я на той дуэли! Мне ведь тогда едва пятнадцать исполнилось, а гусар почти вдвое старше был! Ведь он, пожалуй, нашпиговал бы меня свинцом, как рождественского гуся — черносливом. — Сергей весело рассмеялся.
— Значит, не продашь? — задумчиво пробормотал Трещинский и залпом осушил свой бокал. — Что ж, так я и думал…
Возникла неловкая пауза. Стало слышно, как борется со стеклом упорная весенняя муха.
— Ну ладно, делу время, а потехе час, теперь и ты меня позабавь, — Нарышкин плеснул лафиту в бокал Трещинского и, отстранив опустевший графин, налил себе клико в кофейную чашку. — Ведь мы с тобой, Лева, когда с Кавказа в Петербург возвратились да промотались хорошенько, бедны были оба, как канцелярские крысы… И вдруг, о чудо! Мой приятель, с которым мы вместе всю кампанию за царя и Отечество пулям не кланялись, теперь в таком завидном положении пребывает! — Нарышкин залпом проглотил вино. — Какую все-таки ты дрянь, Лева, потребляешь! Вели за водкой послать. Не могу я этот киндербальзам выносить…