— Ну, опять понес околесицу. Вот что, любезный, хватит мне про кладовика сказки плести, — взметнулся Нарышкин. — Я в эту чертовщину не верю и тебе не советую. Но чего-то он, говоришь, боялся, или кого-то? А вот кого? Это вопрос. Что дальше-то было?
— На масляной неделе заехал я к нему ввечеру — про дела наши посудачить. Гляжу — батюшки, а двери-то нараспашку и прям со двора в сени след кровавый.
— Как же ты кровь углядел, если вечером это было? — прищурился Нарышкин.
— Так ведь, батюшка, на снегу как не углядеть. Я, значит, зашел осторожно в комнаты. Свечу засветил. Гляжу, а он, Петр, стало быть, Кузьмич, лежит, как есть при последнем издыхании. Сами знаете, он мужик здоровый, подковы гнул… Да, видать, на силу всегда другая сила найдется. Я к нему, а он мне тихо так говорит: «Возьми, Степан Афанасич, бумаги эти и держи их у себя»… Ну, и про клад мне все рассказал, и про Кудеяра, и как Татенка с Пуденей казаки обложили, и про отца своего, который клад разбойный потревожил, через что теперь беда и к сыну его явилась в образе злодеев лихих. Хочу, говорит, грехи свои и отцовы замолить перед Богом. Употреби сокровища эти на благое дело, а где искать их рассказать не успел, там, говорит, все в карте обозначено…
— Так и сказал?
— Точно так. Мне, говорит, от клада этого, видать, только горе и страдания. Может, он хоть тебе впрок пойдет. Сказал так и глаза закрыл. Помер, значит.
— Ну, а ты?
— А что я? Бумаги подхватил да и бежать кинулся. Сами знаете, судейские какие. Начнут пытать — не отмоешься. Так в Сибирь и упекут ни за что ни про что.
— Это ты верно подметил. И все-таки, много в твоем объяснении, Степан, прямо скажу, пространного.
— Ничего тут странного нету. Человек перед смертью мне открылся. Камень с души своей свалил.
— На тебя, стало быть, свалил? — недобро усмехнулся Сергей, вспомнив недавнюю сцену с брошенным в него валуном. — И тут ты, Степан Афанасич, про меня вспомнил. В Петербург помчался, дабы со мной поделиться, так?
— Получается, что так, — согласно кивнул Степан.
— А сам ты найти клад не пытался, верно? — Нарышкин сверлил «компаньона» взглядом.
— Да я ведь, сударь, грамоте не шибко обучен. Как же мне во всех этих бумагах разобраться?
Сергей зло рассмеялся.
— Опять ты темнишь, Степан! Я же тебя просил правду рассказывать. Или тебе снова бороду трепать, каналья ты этакая? Ты хочешь сказать, что из-за того, что читать не умеешь, деньгами с хозяином имения делиться вздумал?! Или тут в округе никто грамоты не разумеет? Так я тебе и поверил!
Степан неожиданно сдался, заметно смутившись:
— Правда, Ваша, сударь. Ходил я тут к одному кабатчику, просил посодействовать, да, видать, зря я ему открылся. Худой человек оказался, — Степан потупил взор и стал переминаться с ноги на ногу.
— Ты показывал ему карту?
— Нет… то есть показывал, но в руки не давал, уж больно он побелел. Аж в лице изменился…
На этих словах Сергей шикнул на собеседника, замер и стал к чему-то принюхиваться.
— Что такое? — спросил Степан шепотом и тоже попытался втянуть воздух ноздрями, при этом его расквашенный нос производил изрядное хлюпанье.
— Снова тот запах, — пробормотал Нарышкин, оглядываясь вокруг.
— Какой такой запах? — Степан, вытянув шею, завертел головой.
— Показалось, наверное, — махнул рукой Сергей. — Мне в последнее время все что-то мерещится. Ну так что кабатчик? В лице переменился, говоришь?
— Точно так, сударь. Затрясся весь. И глазищи прямо такие алычные стали.
— Алчные, — поправил Нарышкин, невольно улыбнувшись.
— Ну, тут я, сударь, нутром почуял — дело неладно. Подхватился, бумаги в охапку и тикать.
— Экий болван, — беззлобно заметил Нарышкин.
Степан, пропустив замечание мимо ушей, продолжал.
Смекнул я, что в одиночку поклажу мне не сыскать. А ежели и сыскать, то дворня заметит непременно. Покумекал, покумекал, да и, не откладывая, поехал Вас в столице найти, чтоб, значит, все по закону было, честь по чести.
— Ну да, он еще про честь говорить будет, — Нарышкин ненадолго задумался. — Презанятное дельце выходит, Степан Афанасич. Как думаешь, успел этот твой кабатчик карту запомнить? Где, кстати, она?
— Не думаю, чтоб успел, — Степан, оглянувшись, достал из-за пазухи и подал Сергею листок. — Я ведь, сударь, ее из рук не выпускал.
Сергей повертел карту так и этак, поднес к глазам, посмотрел через нее на свет.
— Ну, что же, Степа, — сказал он, улыбнувшись. — Я думаю, пора наконец приступать к поискам разбойничьих сокровищ.
— Пора, сударь. Давно пора! — ощерился в улыбке Степан.