— Значит, вот оно как богатство достается…
— Да какое там богатство! Взлетевши этак вот вверх, мне теперь все новые и новые расходы требуются. Те деньги (Трещинский сделал ударение на «те») уже закончились.
— Ну, так ты же, верно, служишь где-нибудь? Поди, хорошее жалование получаешь?
— Нет, брат ты мой, после того, как я мое неожиданное наследство в руках погрел, мне теперь нелегко сюртуки в кабинетах протирать да бумаги казенные перекладывать. Душа иного простора требует, а выше титулярного мне не подняться. И так не по возрасту чин. Начнут еще чего доброго интересоваться… Я ведь для них — выскочка, полячишка, — Трещинский криво усмехнулся.
Нарышкин отметил про себя, что напускная барственность уже порядком слетела с его приятеля.
«Ну и поделом, я ведь тебя за язык не тянул», — подумал он.
— Разумеется, Сережа, существуют такие понятия, как «честь», «достоинство» и тому подобные вещи, но в этой стране, где все покупается и продается, где общество состоит из рангов, нумеров и классов, человеку в моем положении подняться вверх можно только либо воруя, либо угодничая и давая взятки! — Трещинский разволновался и говорил уже в полный голос.
— Можно еще удачно жениться …
— Да, черт возьми, и жениться! — Трещинский почти кричал. — Я не стал бы говорить с тобою об этом, открывать тебе душу, если бы не знал тебя как человека в целом порядочного!
— Подлить еще коньяку? — осторожно поинтересовался Нарышкин.
— Подлей, пожалуй! — Левушка схватил бокал и нервно заходил по квартире.
— Да, я немного поднялся в этой табели о рангах… и понял, что задыхаюсь среди чинопочитания и раболепства.
— Эк тебя понесло, Лева! Ты уж лучше умерь ажиотацию.
— Нарышкин, как ты не понимаешь, мир — он шире, чем казенный коридор. А мы сидим здесь, в этих болотах, и думаем, что жизнь укладывается в четырнадцать чиновничьих классов! А что мы видим, Сережа? Серость, чуланы, вот эти каморки, (Трещинский пнул ногой кресло), плац-парады, скуку во всем и вот эту морось на улице!
— Тебе и впрямь жениться пора. При такой хандре только хорошее приданое поможет. Хотя, конечно, насчет каморки это ты погорячился. Ты моей конуры не видал…
— К черту все! В Париж… вот место! Folies Dramatigues, бульвары, Люксембургский сад… Ты бывал в саду? А какие актрисы, bon Dyeu! Не чета здешним Петербургским курицам! — Левушка брезгливо поморщился. — А в Лондоне ты бывал? Нет? Напрасно… Это, скажу я тебе, брат Нарышкин, город! Я туда, кстати, ездил не так давно за одним весьма любопытным документом… — Трещинский странно ухмыльнулся и, прищурившись, посмотрел на Сергея. — Документ этот — мемуары одного англичанина. В годы царствования Ивана Грозного ему довелось быть послом в Московию…
— Дела давно минувших дней, — запивая очередной зевок, откликнулся Нарышкин.
— Это верно… С той поры много воды утекло. Однако англичанин этот оставил после себя один очень интересный список.
— И что в нем такого интересного?
Трещинский сходил в соседнюю комнату, пробыл там некоторое время и вернулся, держа в руках стопку пожелтевших исписанных листков. Аккуратно перетасовал их, находя нужную страницу.
— Ты ведь, насколько я помню, не силен в английском?
Нарышкин мрачно кивнул.
— Стало быть, тебе придется верить мне на слово!
Левушка осторожно повел по листкам холеным длинным перстом:
— Это, Сережа, список авторов и книг из библиотеки Ивана Грозного!
Сие сообщение, сделанное Трещинским с весьма многозначительным видом, никакого видимого эффекта на Нарышкина не произвело.
— Ну и что? — хмыкнул он. — Я, положим, ученых книжек прочел не так много, но, помнится мне, слышал, что царская библиотека сгорела дотла. Так что ли? Какой толк в этом списке?
— Это верно. Считается, что книги погибли во время пожара Москвы еще в шестнадцатом столетии… — Трещинский ухмыльнулся. — А что, если все-таки часть книг удалось спрятать и сохранить?
— Все это домыслы, Лева! Если бы да кабы!
— И, тем не менее, что, если библиотека не уничтожена? По крайней мере, не вся! — Трещинский, по-прежнему странно ухмыляясь мутноватыми глазами, смотрел на Сергея. — Ведь там могли бы быть весьма любопытные документы, которым цены нет! Всем этим книгам, рукописям… Любая такая книжица из собрания царя Ивана — то сокровище! Не говоря уже о том, что многие экземпляры были в золотых переплетах изумительной работы! Так-то, mon ami!