— Господи, какая у вас коса красивая! — Вздохнула Таня, проведя по своим стриженым кудрям. — Можно потрогать. А я свою срезала, когда Виктора убило. Он в Карпатах погиб. Подпоручик полевой артиллерии… Пейте чай. Остынет.
— Там столько пьяных… — кивнула Надин в сторону площади. — Мы еле прошли… А вы покажете как стрелять?
— Покажу. Дело нехитрое. — Усмехнулась Таня. — Нам бы только до утра продержаться… Только до утра! А там подойдут войска и разгонят эту шваль. Уже высланы нарочные… Там знают… Генерал Алексеев их приведет. Этот потверже Корнилова будет…
С широкого подоконника мрачно откликнулась немолодая пулеметчица:
— Генерал Алексеев арестован своими писарями. И даже погоны содрали.
— С-сволочи…
Вбежал взъерошенный юнкер:
— Господа, замечательная новость! Только что телефонировали… К нам движется народное шествие во главе с отцами города и духовенством. Они сломают блокаду.
— Ура! Да здравствует Россия!
— Господи, да свершится воля твоя!..
— Это будет поразительно красиво!
Надин подсела поближе к Синицыной и восторженно зашептала:
— Как это похоже на оборону белогорской крепости! Пушкин будто предвидел… Он все зашифровал. Белогорск — это Зимний… Понимаете, там все зимой происходит… И тот же ужас отчаяния и та же надежда отбить супостата.
— Похоже, похоже… — вздохнула Таня, — только Швабриных у нас тут слишком много…
В углу на три голоса тихо затянули:
Таня негромко подхватила, глядя в пляшущее пламя.
Песню оборвал истошный крик:
— Вторая рота — в ружье!
Таня схватила винтовку и метнулась к окну.
— Стань здесь, — крикнула она растерявшейся Надин. — В угол, в угол… Туда не попадут.
Вдруг с мелким звоном разлетелось стекло в полукруглом окне и фукнуло пламя в камине от ветра, плеснувшего в зал. Надин вжалась в свой угол. Тени ударниц — большие, ломаные — плясали по стенам… С грохотом рухнула картина в массивном багете. Вспорхнула каменная пыль… Тут только до нее дошло, что это пули клюют стену, и ей стадо страшно, но не за себя и не за Таню, а за мраморную амазонку на палисандровой подставке, за напольную китайскую вазу, за полотно с «Чесменским боем…» Все это могло быть в любой миг расколото, разбито, продырявлено…
— Не стрелять без команды! — крикнул высокий женский голос. — Подпускать поближе!
— Да они с верхних этажей валят! — Истошно заорали с лестницы. — С чердака идут. Потолок проломили!
— Первый взвод — к бою! За мной!
Ударницы бросились от окон к выходу.
«Господи, а как же папа?» — ужаснулась Надин и побежала за бойчихами. Но в дверях ее отшвырнули: спиной вперед влетела Синицына, она так и поехала на спине по паркету — винтовка в одну сторону, папаха — в другую. Вслед за ней сильные руки выпихнули еще кого-то, и в зал с матюгами ввалились разъяренные бородатые солдаты. Надин едва успела прошмыгнуть за портьеру.
Вспыхнул свет — будто нарочно, будто в помощь нападавшим… Свет был беспощаден, как и озверевшие мужики. Он выдавал всех, кто хотел укрыться, затаиться, спастись…
Рыжий детина не дал Тане подняться — придавил ее к полу.
— У, стервозина… Я те покажу, как с винтом баловать… Васька, ноги ей держи… Вяжи, вяжи… Обмотки распусти.
Васька, мозглявый парнишка с приказчицкими усиками, обмоточными лентами привязал танины ноги — одну к львиной лапе напольного канделябра, другую — к каминной решетке.
— Вы не смеете! У меня муж офицер… Он в Карпатах погиб… Господи! Мамочка!!! Что вы де… А-а-а!
Яростный крик звериного отчаяния… Крик стыда, боли и ужаса задохнулся под чьей-то безжалостной ладонью.
И рычащие стоны самца в безумстве похоти…
И заросшие черным волосом тощие ягодицы сновали в машинном ритме меж разваленных колен.
— Вреж ей! Вреж! Вреж! Так! Так! — распаленно выдыхал в такт его толчкам тот, кто держал заломленные над головой руки.
— Кончил что ль? — Теребил насильника матрос в бескозырке со страусиным пером. — Слазь давай… Будя… Другим оставь… Другие тоже хочут…
— Эй, флотский, в очередь!
— Вон, зырь, кака цитра! Моя будет!
Надин с ужасом увидела, что матрос с раскорябанной щекой тычет пальцем в ее сторону. Запоздалый страх ударил в ноги, и она бросилась в распахнутые двери.