Сомнения студиозуса озвучила Саломея:
— Допустим, Бутрим, ты добудешь секрет зеркала, от которого испепеляется железо. И кому ты его отдашь, и что из этого будет? Война, какой еще не случалось? Не с тысячами, а с миллионами жертв? Твое любопытство стоит этого, Фауст?
Лёдник сидел, обхватив голову. Глухо заговорил:
— Вы просто не понимаете, как это привлекает. Все эти тайные науки. Потому что не узнали, на свое счастье, их яд, что я пил полными кубками. Как это. волнует, кружит голову — новые знания, новые открытия, недоступные «обычному» человеку. И как тяжело удержаться, когда видишь перед собой очередного малограмотного богатого хама, от того, чтобы сбить с него фанаберию какой-то простенькой демонстрацией магии. Вот властитель, надменный, довольный жизнью, который почитает тебя за червя. А тебе звезды сообщают о его жалком будущем, и от тебя зависит, не направить ли спесивца к бездне. Этот сатанинский морок очень силен. Понимаешь, что это морок, только когда начинаешь гибнуть. Нет, не хочу!
Лёдник решительно встал, подошел к окну, распахнул и изо всех сил швырнул в темноту хитрый шпинделек с тремя зловещими буквами, а вслед за ним, предварительно сломав, восстановленную деталь. До канавы, грязной и глубокой, как раз, наверное, добросил. В комнату ворвался свежий осенний воздух вместе с запахом дыма и тоски. Профессор взял оба листа с рисунком Пандоры и отправил их в пылающий камин. Вырвич вскочил с места с возмущенным вскриком, но было поздно. Огонь крутил уже в желтых пальцах черные бесформенные комки, которые рассыпались на глазах, вспыхивая синими лепестками.
— Все, — Лёдник с облегчением вздохнул. — Выбросим же из головы проклятую куклу. Ну, полюбовались, поинтересовались, механизм изучили. И спасибо на этом.
Саломея подошла, поцеловала мужа в щеку.
— Аминь.
Прантишу было что возразить, но он промолчал.
Следующие дни были такими обычными, что Вырвичу казалось, будто он находится в центре вихря — вокруг что-то кружится, пролетают схваченные стихией предметы, а здесь, на маленькой площадке, укромное место. Но очень ненадежное и временное. Прантишу даже сделали послабление — пара визитов в кабачок, а также одна симпатичная драчка с подмастерьями уважаемого цеха золотарей как должно подняли настроение.
В четверг после занятий Недолужный подлетел к Прантишу с вытаращенными глазами:
— Твой профессор, он что — черные мессы служит? Дитя какое-то на астрономическую башню поволок!
Прантиш, конечно, помчался понаблюдать и ловко приладился вместе с приятелем к дверной щели на пятом этаже обсерватории: солидный профессор посадил себе на плечи маленького панича в аккуратном камзольчике и носит по помещению, малыш хохочет и трогает интересные блестящие предметы, которых в звездном кабинете предостаточно. Но что в этом странного: к славному лекарю привезли на консультацию больного наследника богатой семьи, и тот развлекает капризного пациента.
А Вырвич видел, что Лёдник аж млеет от умиления и заходится от тоски, что этот ребенок с темными любознательными глазенками навсегда останется для него чужим.
А потом была еще пани Саломея. Потому что профессор посчитал нужным познакомить ее с младшим Агалинским. И Прантиш не сомневался, что пани готова отдать все на свете, чтобы этот мальчик был ее сыном.
Юный панич Алесь не хотел уходить от интересного клювоносого доктора и учинил целый скандал, когда его передавали на руки няньке и усаживали в карету. Только обещание Лёдника, что следующий раз покажет, как создается просто в лаборатории радуга, успокоили малыша. Так же, как и подаренная книжка с красивыми рисунками о всех странах мира — на рисунках шествовали пятнистые жирафы с длиннющими шеями, подымали топорики патагонцы с перьями в длинных волосах, красовались огромные слоны с носами, похожими на змей, около японского императора стояли слуги с гигантскими веерами. Пан Алесь уткнулся в книжку (всепоглощающая любовь к книгам была у панича, конечно, предсказуемой) и позволил отвезти себя к матери.
Пани Саломея остаток дня просидела, запершись в комнате. Из-за дверей слышались только тихие слова молитв.
«Бездна бездну призывает во гласе хлябий Твоих, вся высоты Твоя и волны Твоя на мне преидоша.»
А потом было письмо. Обычное письмо в конвертике, запечатанном сургучом с оттиском знака, который знатоками шляхетских гербов — а таким должен быть каждый настоящий шляхтич — читался сразу: ворота с крестом наверху, что ведут к военному шатру. Часть герба Огинец, коим пользуются князья Богинские.
Посланец, молодой шустрый парень в кавалерской одежде, сунул Вырвичу конвертик прямо у выхода из университета и исчез в толпе, не отвечая на вопросы.
Напрасно Лёдник винил Прантиша в нетерпеливости! Студиозус не стал разрывать конверт прямо на улице. А добежал до своего любимого места на Замковой горе, у руин замка, в котором сто лет назад держал блокаду небольшой российский отряд и орудия превратили стены в гравий.
Ласковое солнышко, с уже заметной осенней тревогой о своем скором охлаждении, пристроилось за спиною расчувствованного студиозуса, который сидел на прогнившей балке под охраной седого репейника и прижимал к лицу маленький конвертик, от коего исходил невероятно волнующий запах вербены, мускуса и лучшей, полной блеска и приключений, жизни. На маленьком листочке в конверте, конечно, не могло поместиться все, что нафантазировал себе студиозус, но главное наличествовало: Полонея Богинская, придворная дама, красавица, магнатка, назначала свидание загонному шляхтичу Вырвичу! Правда, в знакомой манере: загадочно, ничего толком не объясняя и приказным тоном. Сегодня, на закате солнца, в доме за доминиканским костелом, тайно.
И естественно, Вырвич сильно подозревал, что расплатится за эту честь, как и в прошлый раз, очень дорого, рискуя собственной шкурой ради магнатских интриг.
Но чем приключение опасней, тем больше чести для рыцаря!
В репейнике зашуршал ветер, белые мохнатые семена теплыми снежинками закружились, полетели сеять новую жизнь, увеличивать Великую Державу Репейника. Ерунда, что кто-то считает это растение сорняком, — а оно просто злит всех тем, что имеет и нежные яркие цветы, и острые шипы, чтобы защищать свою красоту, и крепкий стебель — не сорвешь голыми руками. Житель здешней земли, которого не так просто вытоптать, уничтожить или переделать в фиалку.
Естественно, вечером Вырвич нацепил на пояс персиянский кинжал с диамантом, полученный когда-то от Полонеи как извинение за то, что посылала юношу в полоцкие подземелья на верную смерть. Красные сапоги сверкают, шапка лихо заломлена набок, русые кудри аккуратно причесаны, жаль только, усы еще маленькие, так себе, не усы, а усики, и не топорщатся воинственно, а только свидетельствуют, что есть.
Если бы фащевский олух, памятник святому Симплициану около деревни Фащевка, мог двигаться, он не смог бы делать это более степенно и торжественно, чем пан Прантиш Вырвич, следовавший за лакеем по темному полупустому дому — ясное дело, съемному — в комнату к панне Полонее Богинской.
Но пану понадобилось все его мужество, чтобы сохранить хотя бы спокойно-вежливое выражение лица. Ибо панна решила сразу точно указать бедному шляхтичу, кто есть кто в этом не лучшем из миров, и для дерзкого, осмелившегося претендовать на сердечное благоволение самой Богинской, venit summa dies et ineluctabile fatum — пришел последний день и неумолимый фатум. Помещение, где его принимали, было, как и у Агалинских, спешно украшено привезенным — китайские ширмы, ковер, столик с сервизом, только все подороже. Зато хозяйка помещения была убрана, как на коронацию, безупречно и ослепительно. Куафюра паненки представляла собой средних размеров облако, в коем с помощью искусственных цветов и маленьких фигурок была устроена галантная сценка «Селадон соблазняет Галатею». Причем дела у мизерного Селадона очевидно не ладились, потому что Галатея убежала от него на три вершка вверх по напудренным локонам. Платье с кринолином было похоже не на облако, а на остров, заросший розовыми цветами. Кружев для отделки платья было использовано столько, что хватило бы похоронить не одного фараона, запеленав его мумию. А за сокровища, что сверкали на руках, шее, в ушах паненки, можно было развязать небольшую войну. Трупов эдак на сотню.