И если бы Прантиш, измученный баснями Американца, случайно не глянул за окно, беду заметили бы только когда стукнет в ворота. Со стороны леса приближались-суетились огни.
Мельник судорожно вздохнул, как жолнер, которому попала под сердце стрела, и он осознал, что умирает.
— Конец. — прошептал Евхим непослушными губами и закрестился, зашептал молитву. Его дочь просто смотрела на огоньки большими безнадежными глазами, и Прантишу казалось в полумраке, что нарост на ее щеке шевелится, как живая пиявка. Огни приближались, послышались отдаленные выкрики. Во дворе, наконец, залаяла собака.
— Что это за гицли? — сурово спросил Агалинский, всматриваясь в темноту. — Разбойники?
— Часть лесных, часть из деревни. — пробормотал мельник. — Грозились несколько дней — если мор в деревне не кончится — Саклету убить. А нам куда деваться — не спрячешься, выследят. А доченька только травами лечила.
— Что за мор? — строго уточнил Лёдник.
— Почесун, ваша мость.
Нападающих, судя по факелам, собралось десятка два. А когда Прантиш, кое о чем догадавшись, бросился к другому окну, оказалось, что и с той стороны приближается дюжина.
Теперь стало понятным и отсутствие посетителей на мельнице, и то, что разбежались все мельниковы помощники.
— Да я сейчас этих бунтовщиков, как очерет, положу! — бушевал Американец. — Нас шестеро, если слуг посчитать, пороху хватает — сейчас я им учиню бунт! Евхим, кличь кучера! Оружие доставай какое есть! Перестреляю гадов!
Агалинский с саблей в одной руке, с пистолетом в другой бросился во двор, за ним в осеннюю звездную ночь — звезды почти гроздьями свисали, — вылетели Прантиш и Лёдник. Профессор удержал Агалинского, который был готов уже стрелять во все, что двигается:
— Ваша мость, это не просто холопы, что разбегутся от выстрела. Это люди, испуганные до такой степени, что перестали бояться смерти. Они вооружены вилами и косами, против них наши сабли — что лучины. Позвольте, я сначала с ними переговорю. Мне приходилось во время эпидемий встречаться с толпами охотников на ведьм.
Пан Гервасий брезгливо стряхнул с себя руку доктора, будто это был мерзкий паук.
— Без твоего совета обойдусь, трус!
— Это не совет, ваша мость. Это единственный разумный выход, — резко заявил Лёдник и, не ожидая от собеседника гневного взрыва, вышел за ворота и крикнул назад:
— Запирайтесь и не высовывайтесь! Не стрелять, пока не дам сигнала!
Бубнел испуганные молитвы Хвелька, ему помогал мельник. Прантиш припал к щели между досками, целясь из ружья в пришельцев: доктор стоял, скрестив руки на груди, обманчиво спокойный. Люди с факелами, вооруженные кто чем, остановились перед ним. Впереди был худой высокий мужик с запавшими светлыми глазами, горевшими фанатичным огнем.
— Отдайте нам ведьмарку!
— Вы знаете, что нападаете на самого пана Гервасия Агалинского, который остановился в этом доме? — спокойно спросил Лёдник, и Агалинский подтвердил свое присутствие градом изощренных проклятий, среди оных самым пристойным было «дети чесоточной суки».
— Против ясновельможного пана мы ничего не сделаем, — высокий мужик, будто подтверждая слова, стукнул о землю своими вилами, что смешным образом походило на стук жезла мажордома о паркет, как сигнал начинать бал. — Но мы не хотим, чтобы ваши мости ту ведьмарку увезли и наши люди от ее сглазов зачахли! А приговор мы выполним!
Толпа за его спиной завыла. Несколько человек, как и предводитель, очевидно отличались от обычных изнуренных холопов — вместо сермяг вывернутые шерстью наверх тулупы, за поясами — сабли. Лесные люди. С этими договориться тяжело.
— Почему вы решили, что Саклета виновата в эпидемии?
— А кто еще? — выкрикнул один из мужиков, вооруженный обычным топориком. — Она колдовством с детства живет! Сам видел, как черного кота под колесо мельницы кидала! А когда дала снадобья моей жене, так та через неделю пятнами красными пошла. А потом и я, и вся деревня!
Мужик ткнул пальцем себе в лицо, где действительно красовалось расцарапанное до крови пятно.
— Хочет, чтобы все были такими же страхолюдными, как сама. Пан видел, что к ее лицу красный змей присосался? Все знают — Евхим ее мать беременную взял, от Водяного она! Она ведьма!
— Жернов на шею — и утопить! — заревели пришельцы.
— Подождите, судари! — доктор поднял руку, и крики стихли. — Я — доктор. Дайте мне время, и я вылечу всех.
— А она снова на нас хворь нашлет! — выкрикнул кто-то.
— Если я уберу с ее лица «красного змея», вы поверите, что Саклета — не ведьма? Она же, наверное, в церковь ходит, причастие берет.
— Ты, может, сам ведьмак! — выкрикнул кто-то из толпы, и вилы направились на Лёдника, как на загнанного волка.
— Доктор, не молоти языком! Я здесь пан, мне и решать! — выкрикнул Агалинский из-за забора. — Бунта не потерплю, но и колдунов покрывать не собираюсь!
Люди одобрительно загудели. Лёдник властно приказал пришельцам:
— Мы сейчас посоветуемся! Ждите здесь решения! — и зашел в ворота. К доктору тут же подлетел Агалинский.
— Ты что здесь взялся командовать, клистирник проклятый? Кто ты такой? Ведьмак ведьмачку спасать наладился? Да я тебя.
Агалинский выхватил из-за пояса плеть и замахнулся. Лёдник перехватил панскую руку и так сжал, что пан охнул.
— Я, ваша милость, присягу свою вам помню и готов платить. Но пан ошибается, если думает, что я позволю хоть одну плеть от той смертельной дозы заранее испробовать на своей шкуре. И я не позволю отдать на смерть эту несчастную девочку.
Лёдник кивнул в сторону Саклеты, которая даже не плакала, не пыталась спрятаться, а покорно стояла около отца, опустив голову, похожая в белом платке на сломанный цветок.
Прантиш сразу же подлетел к Лёднику, готовый остудить пыл Агалинского саблей.
— Я все улажу сам, ваша мость, — твердо сказал Американцу доктор. — Я видел проявления эпидемии и узнал болезнь. Ничего сверхъестественного. Прошу только ясновельможного пана не вмешиваться — в конце концов, это мужицкое дело, не стоящее ваших благородных хлопот.
Агалинский, которого Лёдник отпустил, отскочил назад и выхватил саблю. Ноздри его раздувались, и он бы бросился на доктора, будь немного более пьяным, но, видимо, еще помнил, что сам связан присягой о добывании наследия доктора Ди, поэтому только презрительно сплюнул.
— Это я тебе тоже припомню, мерзавец!
Кучер и Хвелька посматривали на дочь мельника с ненавистью и страхом, и похоже, готовы были сейчас же перевалить ее через забор.
Доктор строго спросил Саклету:
— Бросала кота под мельницу?
Девушка безнадежно и безучастно кивнула головой:
— Обычай такой, ваша мость. Мельница же без этого крутиться не будет, водяной задвижки поломает.
Лёдник только с досадой махнул рукой.
— Вот он, портрет белорусского духа. Справочник по травам с латинскими наименованиями — и кот в жертву водяному. А на операцию по удалению своего украшения на щеке ты согласна или свято веришь в его необходимость для успешной знахарской практики?
Саклета упала перед доктором на колени и принялась пылко целовать ему руку:
— Паночек мой, миленький мой, да если бы только вы смогли сглаз этот прибрать! Да я за вас Богу молиться стану днем и ночью!
— Мельницу продам, все продам, только приберите красного змея с дочки, сиротки бедной! — взревел и Евхим, схватив доктора за руку. — Мать ее рано померла, единственная моя радость — дитятко.
Лёдник раздраженно вырвался.
— Предупреждаю, это больно. А мне еще лишаи у этих дурней лечить. Будете делать, что скажу, без помощи не справлюсь.
И пошел за ворота.
Когда толпа растаяла в темноте, как соль в соусе, Лёдник, к возмущению Агалинского, объявил, что придется задержаться на мельнице на неделю. Ибо он обещал бунтовщикам вылечить от поветрия жителей деревни, а дочь мельника Саклету показать с чистым лицом. Неделя — самый малый срок, за который шрам после операции на лице хоть немного затянется, а также приготовится достаточное количество мази от заболевания кожи, кое, по утверждению Лёдника, возникло не от сглаза, а «мыться чаще надо», и от той мази лишаи начнут сходить.