– Ты этого хочешь, да? – дрожащими губами выговорила Валерка.
– Ты… с ума сошла… – Николаев обхватил ее руку выше локтя.
– Подожди! Обещай, что она никуда не пойдет!
– Конечно, конечно… – Николаев беспомощно огляделся: мать, закрыв глаза ладонью, сидела у открытой двери, дед ни жив ни мертв сжался в своем углу. – Дед, скорую! Да быстрей! Дверь закрой! И валидол! Стой, жгут какой-нибудь! Да что ж такое! С ума все посходили?…
Скорая неслась по пустынному Садовому кольцу. Врач курил в кабине рядом с водителем. В тряском салоне Валерка придерживала на весу перетянутую жгутом руку.
Николаев сидел рядом, бессильно опустив плечи, смотрел в пол. Пожилая фельдшерица откинулась на своем сиденье, вытянув ноги, глубоко засунув руки в карманы плаща, накинутого на белый халат.
– Идиоты, – сказала она. – Целый этаж идиотов… Одному отец на магнитофон не дал – из окна сиганул. Лежит, позвоночник сломал… С жиру бесятся… Чего не живется-то? – обернулась она к Валерке. – Мы на карточки жили. С голоду качает, а вечером на танцы бежишь. Весело жили, не то, что вы… Я честно скажу: я бы таких и не вытаскивала. Не хочешь – не живи! Или плати за койку!.. Страна всеобщей занятости: один вены режет, другой шьет – двое при деле…
Валерка смотрела в окно.
В Склифе ее сразу провели в операционную, заставили раздеться и уложили на стол под яркими лампами.
– Глубоко порезала, – сказал хирург, молоденький парнишка в зеленом пижонском колпачке.
– Так получилось. Извините. – Валерка отчаянно трусила, облизывала пересохшие губы, блуждала широко распахнутыми глазами по операционной, стараясь не смотреть на жутко поблескивающий инструмент.
– Давайте блокаду, – негромко велел хирург сестре. – Зачем резала-то?
– Да черепам надо было объяснить кое-что…
– А по-другому нельзя было?
Валерка цокнула языком:
– По-другому не понимают.
– Ну теперь терпи. Больно будет, – хирург подошел к столу.
– Ха, напугали… ежа голым задом… – дрожащим голосом сказала Валерка и крепко зажмурилась.
Андрей ждал в сквере около детского музыкального театра, напротив университета, – у него было окно между лекциями. Николаева он узнал сразу: отец и дочь были на одно лицо, только то, что казалось милым у Валерки – густые хмурые брови, крупная нижняя губа, широкий, выступающий вперед подбородок, – у отца смотрелось грубо и жестко.
Андрей бросил сигарету и поднялся со скамьи. Николаев подошел, остановился напротив.
– Вы – Андрей?…
– Олегович, – подсказал Андрей.
Николаев кивнул.
– А вас?
– Алексей Николаевич.
– Очень приятно, – сказал Андрей. – Хотя и не надеюсь на взаимность.
Руки они, естественно, друг другу не подали.
Ситуация была на редкость дурацкая для обоих. Андрей нервничал, но держался с достоинством. Николаев исподволь, с каким-то болезненным, неприязненным интересом разглядывал любовника дочери.
– Только я вас прошу… как договаривались… Чтоб Валерка не знала…
– Да, конечно, – торопливо кивнул Андрей. – Как она?
– Лежит пока. Крови много ушло… Ну и психиатры там… разговоры всякие…
– Это обязательно при суицидном состоянии.
– Ну да.
Они неловко помолчали. Был яркий солнечный день, сквозь плотную завесу выхлопных газов пробивались весенние запахи – оттаявшей земли и набухших почек.
Родители вели празднично одетых детей в театр – замысловатый дворец из бетона. По другую сторону проспекта высилась каменная громада университета.
– Вы не волнуйтесь, – сказал Николаев. – Я не за тем пришел… И жена никуда не пойдет… Я просто… понять хочу… – он развел руками, не зная, как объяснить.
– Вы поймите меня правильно, – заговорил Андрей. – Постарайтесь поставить себя на мое место. Встречаю я девушку… У меня жена искусствовед, смотрит спектакли по всей стране. Полгода в командировках как минимум. Я живой человек, в конце концов… Ну вот представьте, – неожиданно разозлился Андрей. – Стоит такая лахудра, извините… накрашена так, что лица не видно, – откуда я знаю, сколько ей лет?… Я пригласил, так, мимоходом. Она пошла – ночью к незнакомому взрослому мужчине. Что я, по-вашему, должен был подумать?… И потом – я ведь не маньяк, не насильник… Я был просто потрясен, когда понял, что она девочка… после всего этого.
Николаев молча слушал, глядя в сторону, болезненно морщась.
– Она действительно сама пошла? – спросил он.