– Как хочешь.
– Валера… – начал Николаев.
– Я ничего не помню, – торопливо сказала Валерка.
– Послушай, я только…
– Я ничего не помню, – зазвеневшим от напряжения голосом повторила Валерка.
Она вышла и медленно побрела к школе, мгновенно исчезнув, растворившись в толпе ребят и девчонок, одетых в одинаковую синюю форму.
На Калининском было столпотворение: из ресторанов выпроваживали посетителей. Солидные мужики со сбившимися набок галстуками и сопливые ребятишки в вареных штанах со снятыми в ресторане девицами ловили такси. Вдоль проезжей части выстроилась длинная голосующая очередь.
Николаев, прикрывая лицо поднятым воротником плаща, двигался сквозь толпу, цепко разглядывая компании. Москва велика только для приезжего, для москвича она – лишь несколько привычных маршрутов. Валерка тусовалась в этом районе и, скорее всего, пересеклась с компанией загорелого где-то здесь. В любом случае это была единственная возможность найти «восьмерочную» компанию. Теперь Валерка сидела дома, а Николаев каждый вечер бродил по Калининскому, расспрашивал швейцаров, вглядывался в лица…
Кавказцы по-хозяйски вели толстоногих девок не первой свежести. Мальчик с тонким холеным лицом и ледяными бесцветными глазами в сопровождении двух телохранителей сел в подъехавший «мерседес». Взрослые парни тащили в такси пьяную в дым девчонку, ровесницу Валерки. Девчонка упиралась, пыталась с пьяной деловитостью объяснить что-то заплетающимся языком, парни посмеивались у нее за спиной, таксист равнодушно ждал с открытой дверцей.
Николаев оглянулся: постовой милиционер скучно смотрел в сторону.
Такси шли одно за другим, будто собрались сюда со всех концов Москвы. Кто-то кинулся к зеленому огоньку, опережая стоящих впереди, ему поставили подножку, началось выяснение отношений, сотоварищи разводили сцепившихся парней, один из них угрожающе держал в кармане напряженную руку.
Николаев спустился в переход. К нему подвалил крепкий коренастый малый в джинсовой кепке, глядя в сторону, спросил:
– Отец, девочку надо?
Николаев резко остановился, в упор взглянул на него. Сутенер понял это по-своему и кивнул себе за плечо. Там стояла, прислонившись к кафельной стене, тонкая девочка с милым чистым лицом отличницы-приготовишки, в короткой голубой, похожей на школьную, юбочке и черных ажурных чулках. Она безучастно смотрела перед собой плоскими невидящими глазами, зрачки были расширены.
– Эту? – спросил Николаев.
– Не нравится? – усмехнулся парень. – Тогда извини…
– Сколько ей?
– Тринадцать.
– Сколько?!
– Тринадцать. Суеверный, что ли? – засмеялся своей шутке парень. – Ну? Да – нет? Стольник на час, трешник за ночь.
– Пошли, – сказал Николаев. – На час.
Сутенер грубовато взял девчонку за локоть, повернул, и она покорно пошла, так же бессмысленно глядя в пространство.
– Давно она?… – спросил Николаев, когда они вышли на проспект.
– Не волнуйся, дело знает.
Они свернули под арку.
– Погоди, – Николаев остановился. Быстро оглянулся по сторонам – никого – и изо всей силы ударил парня снизу в челюсть. Тот лязгнул зубами, отлетел, глухо стукнулся затылком в стену и стал сползать на асфальт. Николаев подхватил его, не давая упасть, замолотил кулаками, постанывая от ненависти. Схватил его за волосы, повернул лицом к равнодушно стоящей рядом девочке:
– Дело знает? Ей же тринадцать, пес! Ей же в куклы играть! – он с размаху ударил сутенера лицом об стену.
В арку вошла женщина, тотчас кинулась обратно:
– Милиция! Милиция! Кто-нибудь, помогите!
Николаев, последний раз пнув парня, бросился бежать в проходной двор. На бегу оглянулся – сутенер кулем лежал у ног неподвижно стоящей девочки.
Послышался стук подкованных сапог; в арке, усиленный эхом, залился милицейский свисток. Николаев, оскальзываясь на мокром асфальте, перепрыгивая через какие-то перила, детские песочницы, промчался по старым арбатским дворам, очутился на Садовом. Здесь остановился, переводя дыхание, огляделся, одернул плащ, сорвал с деревца несколько листьев и пошел к метро, вытирая кровь с дрожащих пальцев.
Как обычно в последние дни, он встретил Валерку после уроков. Она села в машину, накинула ремень и сложила руки на коленях, какая-то заторможенная, неживая.
– Как там? – спросил Николаев, трогая с места.
– Нормально…
Николаев искоса поглядывал на дочь – она пусто смотрела перед собой, безвольно покачиваясь на неровностях дороги.