— Вот, надевай! — выдав тапочки, сказал дядя Миша. — Я сейчас чай поставлю.
Он развернулся и пошёл в кухню.
— Да не стоит, спасибо, я ненадолго, — Вера поспешила за ним. — Спросить просто хотела…
— Что? — за шумом наливаемой в чайник воды, не расслышал дядя Миша и мотнул головой в сторону стула: — Да ты садись. Садись!
Вера послушно опустилась на стул, сняла рюкзак и достала оттуда фотографию.
Дядя поставил чайник и полез в буфет, гремя посудой.
— Вот! — решив не тянуть резину, а сразу взять быка за рога, она положила снимок на стол.
Развернувшийся к столу дядя Миша чуть не уронил чашки.
— Господи, — пробормотал он, поставив посуду на стол. — Откуда у тебя… это?
— В шкафу на даче нашла.
— А-а. — Дядя расставил чашки и, отвернувшись от стола, снова полез в буфет.
— Дядь Миш! — не выдержав, повысила голос Вера.
— Погоди, тут у нас печенье где-то должно быть… — он зашуршал пакетами.
— Да не хочу я печенья, спасибо!
— А чего ты хочешь? — он повернулся, явно избегая смотреть на фото, в глазах его плескалась растерянность.
— Чтобы вы объяснили мне, что это значит! — она ткнула пальцем в изображение, показывая на нож.
Дядя вздохнул и сел напротив Веры, так и оставив дверцу буфета распахнутой.
— Слушай, малыш…
— Я не малыш!
— Для нас ты всегда малыш, и в этом нет ничего обидного… — натолкнувшись на её взгляд, он на секунду умолк, потом произнёс уже совсем другим, сухим и деловым тоном: — Мы не говорили тебе, потому что не хотели травмировать.
— Не говорили что?
Щёлкнул, отключаясь, чайник.
Дядя встал, закрыл буфет, затем не спеша и с сосредоточенным лицом, словно исполнял какой-то важный ритуал, положил в чашки по пакетику и аккуратно налил кипятка. Его гостья мрачно поглядела на световую тень родственника: она слегка потемнела, по поверхности пробежала красноватая рябь.
«Если он сейчас не заговорит, я устрою плотный контакт и попробую сама всё выяснить». Уверенности, что сможет правильно удержать контроль, не было: вдруг она снова поддастся какому-нибудь дурацкому порыву или вообще считает совсем не ту инфу, что нужна, случайно залезет в глубоко сокровенное… — почти как подглядит за голым человеком, но Вера чувствовала, что не отступится. Она должна… просто должна знать, и всё!
— Ладно, — точно почувствовав её настроение, сказал дядя Миша и, поставив на стол чайник, сел напротив двоюродной племянницы. — В конце концов, ты уже взрослая, и раз тебе так приспичило… — Вера смотрела на него во все глаза. — В общем, это было самоубийство.
— Что-о-о?!
— Самоубийство, — медленно повторил он. — Твой дед сам себе вонзил в горло нож.
— Нет, — замотав головой, племянница отодвинулась от стола, словно хотела вот так дистанцироваться от произнесённых дядей слов. — Нет!
— В это трудно поверить, я понимаю, — он отхлебнул чая и взвыл: — А чёрт, горячий!.. обжёгся… в общем, Павел Иннокентьевич сам это сделал. Прямо на дороге! За секунды до того, как его сбила машина.
— Да вы что?! — взорвалась Вера. — Какие секунды? Что вы говорите? Дедушка Паша?! Что за бред?! Вы специально?.. зачем? Зачем вы мне врёте?!
— Эй-эй, прикуси-ка язычок! — нахмурился дядя Миша. — Ты с кем разговариваешь?
Щёки обдало жаром, племянница потупилась, уставившись в свою чашку.
— Вот то-то, — голос его сразу смягчился, двоюродный дядя вообще был отходчивым и добрым человеком. — А то, ишь ты, — «врёте»! Совсем уже… Зачем мне тебе врать-то, дурочка? Это ведь ты сама пришла ко мне правду узнать — ну так слушай!
— Но ведь этого просто не может быть!
— Есть свидетели, которые видели, что он был на дороге один. Да и экспертиза доказала, что он сам это сделал. Собственноручно. Я тогда общался со следователем по этому делу, Васильков Иван Игнатьевич… сейчас! — дядя Миша вдруг вскочил и, выбежав из кухни в прихожую, принялся рыться там в одном из ящиков встроенного шкафа, приговаривая: — Где-то тут должна быть… а, вот! Можешь сама у него спросить… — Он вернулся в кухню с визиткой в руках. — Угол проникновения, отпечатки, следы крови на теле… — заметив, как опустились плечи племянницы, и вся она разом поникла, он тяжело вздохнул: — Эх! Ну, вот поэтому мы тебе и не говорили!
— Я не понимаю, — сдавленно проговорила Вера, глотая слёзы. — Не понимаю…