— Кто против?
На этот раз проголосовали Джокер, Мадонна и Жанна. Соня сидела молча, никак не реагируя на происходящее.
— Большинством в три голоса против двух при одном воздержавшемся суд принимает решение о невиновности Джокера. Переходим к голосованию по второму предложению.
Иеремия поднял руку.
— Простите, голосование ненадолго откладывается. Слово предоставляется Иеремии.
Иеремия встал, обошел стол и остановился у торца. Несколько раз сглотнув, сипло заговорил:
— Вы совершаете ошибку. И дело даже не в том, что я не убивал девушку. Вы совершаете ошибку, потому что моя смерть приведет к катастрофе… Да, к катастрофе! — голос Иеремии окреп. — Вы, может быть, не знаете, но в России девяносто пять процентов детей рождаются с аномалиями. Это означает, что мы вырождаемся. Еще пара поколений, и в стране останутся одни инвалиды — если, конечно, к тому времени останется страна. Я занимаюсь этим вопросом уже больше десяти лет. Пять из них пытаюсь привлечь к кричащим фактам внимание людей, облеченных властью. Пока еще есть время обратить процесс вспять. Через десять — двадцать лет он станет необратимым. Но меня никто не хочет слышать. Я пошел на участие в этой варварской игре, потому что понял: это мой последний шанс сдвинуть дело с мертвой точки. У меня есть проект по организации специальных э… поселений в экологически чистых районах. С медицинскими учреждениями, оборудованными самыми современными лабораториями. Проект предусматривает выявление генетически здоровых осо… людей и их переселение на эти… в эти районы. Их будут обеспечивать всем необходимым для получения здорового потомства. Через пятьдесят — семьдесят лет здоровый русский генофонд будет восстановлен. Разумеется, для реализации проекта понадобятся огромные средства, гораздо больше того миллиона, что посулили победителям организаторы этой авантюры. Но выигранные деньги я мог бы вложить в информационную кампанию, и властям пришлось бы принять определенные меры. Тогда русский народ, возможно, удалось бы спасти. Но если вы сейчас проголосуете за мое уничтожение, нация погибнет! Потому что других специалистов, занимающихся исследованиями в этой области, нет. Я понимаю, конечно, что от людей, подписавшихся на такую игру, смешно ожидать проявления гражданской совести, но, возможно, мои слова заронят хоть какие-то сомнения в ваши головы. Я закончил, спасибо, — Иеремия кивнул спикеру и выпрямился, но на место не сел.
— Кто-нибудь еще хочет высказаться? — спросил Василий и, выждав паузу, продолжил: — Тогда объявляю голосование по предложению, внесенному Мадонной. Кто за то, чтобы признать виновным в гибели Марго Иеремию? Так… Жанна, Джокер и, разумеется, Мадонна. Кто против? — И сам поднял руку одновременно с Иеремией.
— Итак, большинством в три голоса против двух и одном воздержавшемся в лице Сони суд выносит решение о виновности Иеремии. Это означает, что с этой минуты он выбывает из игры. Полагаю, настаивать на физическом уничто…
Василий осекся, потому что в это самое мгновение Иеремия рывком распахнул плащ, сорвал с пояса компактный автомат марки «Узи» и передернул затвор. Но направить оружие на судей не успел — в следующую секунду у него на лбу, точнехонько под видеокамерой, расцвел зловещий багряный цветок. Несостоявшегося мстителя отшвырнуло назад, и очередь, предназначенная игрокам, прошила брезентовое полотнище шатра.
— Надо же, и мишки на что-то сгодились, — произнес Джокер, разглядывая дуло своего пистолета. — А я-то не мог понять, на кой мне этот плюшевый зверинец.
Ночь открытий
Состояние Сони решительно не нравилось Василию. Еще утром, когда стало известно о гибели Марго, он заметил, что она выглядит диковато, но особого значения этому не придал: ну, потрясена девушка, ну, подавлена. Чему тут удивляться при таких-то обстоятельствах? Хотя удивляться, конечно, было чему. Во-первых, непонятно, как это нежное создание могло впутаться в грязную авантюру. А во-вторых, куда смотрели организаторы? Если у них была задача подобрать для своих гладиаторских игрищ участников с приблизительно равными шансами, как они допустили появление здесь столь тонкокожей особы?
После отвратительной и страшной сцены с Иеремией Василий начал тревожиться за Соню всерьез. Если раньше вид у нее был просто отсутствующий, то теперь стало совершенно ясно, что, убегая от кошмара настоящего, она погрузилась в реальность не менее жуткую. При взгляде на нее хотелось отвести глаза, настолько невыносимым было ощущение черной, болезненной, кричащей пустоты. «Елки зеленые, а ведь она, похоже, близка к безумию! Может, указать на это организаторам? Интересно, считают ли они психическое заболевание игрока достаточным основанием для его замены? Хотя, учитывая зловещий смысл слова „замена“ в контексте данной игры, лучше воздержаться от доносов. Ну, и что же мне делать?»
До стоянки Соня добрела, как механическая кукла. Села на коврик, вытащенный из палатки для просушки, обхватила колени, уткнула в них лицо и застыла. На попытки заговорить с ней не реагировала, равно как на окрики, прикосновения и даже встряхивания. В какую-то минуту Василий не на шутку разозлился и почти решил поменять стоянку. Но в глубине души прекрасно понимал, что никуда не уйдет. Все его нутро противилось идее бросить больную беспомощную девушку, к которой он сам набился в компаньоны. Поэтому он, положившись на природу, оставил Соню в покое, а сам развел костер, вскипятил в казане воду, засыпал гречневые хлопья, добавил тушенки. Когда каша настоялась, разложил по мискам, одну из которых поставил рядом с Соней.
После еды его со страшной силой потянуло в сон — сказывалась бессонная ночь. Чтобы не отключиться, Василий дошел до леса, срубил четыре молоденькие пихты и притащил в лагерь. Ночной дождь промочил углы палатки, несмотря на пленку, закрепленную поверх полотнища, и для более надежной защиты неплохо было бы соорудить навес. Василий устроился на коврике и принялся очищать деревца от веток, но работа эта оказалась настолько однообразной, что незаметно для себя он все-таки уснул.
А проснулся уже ночью — от фейерверка, случайно устроенного Соней, которая подложила в костер смолистую ветку. Первым его чувством было облегчение: слава богу, девушка пришла в себя. Но, когда Василий подошел и посмотрел на нее внимательнее, тревога вернулась. Соня сидела на корточках у самого костра, обняв себя за плечи, и ее сотрясала крупная дрожь. Глаза влажно блестели, как обычно бывает при высокой температуре.
— Что с тобой, ребенок? Неужели простудилась? — от растерянности Василий не заметил, как перешел на «ты».
— Н-наверное, — Соня виновато посмотрела на него. — А м-может, эт-то от нервов…
— Есть хочешь?
— Я бы лучше чаю выпила, — робко сказала Соня.
Черные круглые глазенки смотрели на Василия благодарно непонятно — то ли умоляюще, то ли проверяя, не сердится ли он. Василий смутился и фальшиво бодрым тоном проговорил:
— Это мы мигом! Точно! При температуре нужно много пить. Какая ты молодец, что вспомнила! — он засуетился у костра. А когда чай был готов, поднес Соне кружку и, увидев, что она плачет, испуганно спросил: — Что случилось?
— Вы… ты так добр ко мне…
Он поставил кружку и неловко погладил ее по голове.
— Господи… Маленькая, да как тебя сюда занесло?
И тут Соня заплакала навзрыд. Василий сел рядом на коврик, приподнял девушку, обнял и начал укачивать, как младенца. По мере того как рыдания затихали, он чувствовал нарастающее стеснение в груди и понял, что это такое. Нежность. Щемящая нежность сильного взрослого человека по отношению к беззащитному доверчивому существу, ищущему в тебе утешения. Чувство было таким острым, таким мучительным, таким неуместным и таким… правильным, что Василий вдруг перестал понимать, где он, кто он и как отнестись к тому, что с ним происходит.
В чувство его привел робкий голосок Сони: