Крус закрыл глаза и стал прокручивать в памяти свою личную "видеозапись", будучи уверенным, что она ничего не утаит в отличие от той, которую только что показала "Камера обскура"...
VIII
В зарослях кактусов слышалась какая-то возня. Ирасек свернул с тропинки, прошел несколько шагов и остановился. Перед ним на песке копошились полчища крабов, пожиравших дохлого козла. Ирасек не сразу узнал неудачника-скалолаза, который во время Большого Тумана у них на глазах сорвался с утеса.
"Но он встал и ушел, - думал Ирасек, наблюдая, как огромные челюсти крабов перемалывают бренные останки горного отшельника. - Он встал и ушел, и больше я его не видел. Наверно, он снова упал, взбираясь на Черную скалу. Все из-за тумана... А, может, это старость?.."
Мысль о старости почему-то рассердила юношу, он схватил обломок скальной породы и запустил в крабов. Камень с хрустом погрузился в кишащую кучу, образовав большую воронку. Но ее тут же заполнили задние ряды крабов, довольных, что им привалила удача: мало того, что очистились подступы к останкам козла, нежданно-негаданно появилась и свежатина - мясо раздавленных камнем собратьев...
"Они ничего не боятся, - возвращаясь на тропу, думал Ирасек. - Их не страшит ни смерть, ни старость, ни туман, ни трясение земли. Они живут, чтобы жить, и ничего больше. И умирают так же, как живут, - не испытывая страха и не задавая себе вопросов, на которые нет ответов..."
Тропа круто шла вверх, между мощных потоков лавы, застывшей в виде черного стекла с тонкими серебристыми прожилками. Ирасек любил взбираться по этой едва приметной тропе, неожиданно обрывавшейся на краю стремнины. Здесь ему легче дышалось и думалось.
"Отец все время повторяет, что нам нечего бояться, что страх - самый тяжкий из пороков, преодолеть его - значит приблизиться к Богу Любви. Но тогда выходит, что крабы опередили нас с Евой? Что-то тут не так, отец, есть много мест в Оранжевой книге, постичь которые мне не под силу..."
Ирасек преодолел последний подъем и ступил на небольшую гладкую площадку. С трех сторон она была окружена крутым обрывом, а с тыла защищена отвесной скалой, уходившей ввысь, за облака. На высоте груди в черной лаве застыла матово-белая капля правильной формы. Это было Материнское око, или, как его называл отец, Телепаторный глаз Атимус, который, но его словам, неусыпно следит за всем, что творится в Барсовом ущелье.
Ирасек осторожно провел ладонью по слегка выпуклой поверхности Материнского ока и присел под ним, прислонившись к выступу скалы.
Внизу, рассекая горы с юго-востока на северо-запад, тянулось Барсово ущелье - единственное место в бывшей Империи Падших Ангелов, не тронутое Гураррской цивилизацией.
Минуло время Большого Тумана, и все ущелье было видно, как на ладони. Его северные и западные склоны буйно поросли папоротником, горным бамбуком, аронником, камелиями, бабианами, веерными пальмами, алоэ, пирингом, фиксиями и бог знает чем еще. В долине луга королевского шестилистника и хрустальной травы чередовались с зарослями лавра, где Ирасек охотился за фазанами, и небольшими озерцами, в которых он ловил рыбу, крабов, моллюсков-мидий и зеленых черепах. А по эту сторону к черной скале карабкались эвкалипты, секвойи, обвитые лианами фиговые деревья, баньяны, красные и белые олеандры, вечнозеленый гибискус, кактусы. Слева в долине гигантскими песочными часами возвышалось двухтысячелетнее драконово дерево, ветви которого вблизи очень напоминали щупальца осьминога, а листья-чешую дракона. Чуть поодаль зелеными губками свешивались плоды хлебного дерева, затем тянулось голое плато с развороченными глыбами розового мрамора, а дальше снова начинались чащи тридцатиметровых баньянов и эвкалиптов, заросли шафрана и гранатовых деревьев, среди которых в просторной хижине, сплетенной из корней и покрытой толстым слоем баньяновых листьев, обитали они, Ирасек и Ева - единственные жители Барсова ущелья...
Ирасек смутно помнил, каким образом они очутились здесь, он был слишком мал, и единственным воспоминанием, оставшимся от их приезда, был надрывный плач маленькой Евы, которая всю ночь тянула его за руку и умоляла: "Уйдем отсюда! Мне страшно!" Ирасеку тоже было страшно, но он сидел под драконовым деревом, не зная, куда и зачем идти. Потом наступило утро, их первое утро в Барсовом ущелье, запели птицы, встало солнце, он взял Еву за руку, и они пошли куда глаза глядят.
Но они проголодались и устали и, наевшись какихто ягод, уснули в зарослях. А проснувшись, увидели рядом с собой огромного барса. Они лежали, оцепенев от ужаса, завороженно глядя в его желтые глаза. Барс тоже продолжал лежать, далеко вытянув передние лапы, и из его оскаленной пасти тянуло смрадом. Неизвестно, сколько бы это продолжалось, если бы не шелкохвостик. Жирный неуклюжий шелкохвостик опустился на голову хищника и стал не спеша выклевывать ему глаз. И только тут они поняли, что барс уже давно мертв. И мальчик вспомнил напутственные слова отца: "Ничего не бойтесь, дети мои. Я буду оберегать вас, даже когда меня не будет с вами. Ничего не бойтесь и смело идите вперед, к своему счастью". Вспомнив также, что у него есть нож, Ирасек поднялся на непослушные ноги и, отогнав шелкохвостика, стал неумело свежевать хищника.
Сколько времени минуло с тех пор?.. По крайней мере, достаточно, чтобы Ирасек превратился в мужчину, а Ева стала его женой и хозяйкой Барсова ущелья. А скоро она станет матерью...
Ирасек снова погладил рукой Материнское око, и ему показалось, что оно потеплело и засветилось изнутри едва заметным мерцающим светом. Он сидел на Черной скале у Материнского ока, где ему легко думалось и где он обычно искал ответы, которых не находил в Оранжевой книге.
"Зачем я живу?" - думал Ирасек, не подозревая, что этот наивный вопрос таит в себе больше опасности, чем все хищники Барсова ущелья...
А далеко внизу над хижиной вился легкий дымок. Ева готовила на обед пойманного им павлина.
"Это любимое блюда отца, - думала Ева, - молодой павлин, нашпигованный орехами и запеченный в золе... Отец обрадуется, если прилетит на своей большой стрекозе. Он давно не был у нас и может заявиться в любую минуту. Ирасек тоже ждет его, часами пропадает у Материнского ока..."
Ева повернула голову в сторону Черной скалы и невольно поежилась. Может, это смешно и глупо, как говорит Ирасек, но Ева ничего не могла с собой поделагь;. она боялась Материнского ока, от взгляда которого нельзя было ни спрятаться, ни убежать...
IX
Крус дремал в кресле, а может быть, думал с закрытыми глазами, когда раздался телефонный звонок. Детектив лениво потянулся, взял трубку.
- Крус слушает.
Трубка загрохотала:
- Говорит Фоббс! Ты в курсе, детка?
- По-моему, да, - Крус зевнул. - Случайно - включил девятый канал, и как раз...
- Три трупа в течение двух месяцев! Ты представляешь, чем это пахнет?!
Крус брезгливо поморщился, вероятно, представив себе, чем пахнут три трупа по истечении двух месяцев...
- Проклятье, снова проворонили! Ну да теперь поздно рвать волосы!
- Вам уже поздно, шеф, - съязвил Крус.
Однако шефу апримской полиции было не до шуток:
- Это дело рук Цезаря, детка!
- Опять "вале Бесс, аве Цезарь"?
- Наглость потрясающая! Так может действовать или стопроцентный идиот, или профессиональный убийца, уверенный на все сто в своей неуязвимости!
Крус снова зевнул, притом нарочито громко, чтобы мог слышать Фоббс:
- Таковых в природе не существует, шеф. На девяносто девять - другое дело.
В голосе Фоббса зазвучали не свойственные ему просительные нотки:
- Помоги мне, детка, нащупать этот уязвимый процент!..
Крус молчал, сонно посапывая.