— Да, сын мой, прекрасная Никея, которую ты сжимал в объятиях этой ночью, — ламия, древняя вампирша, создавшая в этих смрадных склепах свой дворец, обиталище блаженных иллюзий. Неизвестно, как ей удалось обосноваться в Фоссфламе, ибо ее появление здесь уходит корнями в древность более глубокую, нежели человеческая память. Она стара, как само язычество, о ней знали еще древние греки, ее пытался изгнать еще Аполлоний Тианский[7], и если бы ты мог узреть ее подлинный облик, то вместо обольстительного тела увидел бы кольца чудовищно омерзительной змеи. Всех, кого любила и с таким радушием принимала в своем дворце, эта красавица потом сжирала, высосав из них жизнь и силы своими дарующими дьявольское наслаждение поцелуями. Заросшая лаврами равнина, которую ты видел, золотистая река, мраморный дворец со всей его роскошью — все это не более чем нечестивое наваждение, красивый обман, созданный из пыли и праха незапамятных времен, из древнего тлена. Он развеялся под каплями святой воды, которую я захватил с собой, когда пустился в погоню. Но Никея, увы, ускользнула от меня, и боюсь, что она уцелела, дабы опять возвести свой сатанинский дворец и снова и снова предаваться в нем своим омерзительным порокам.
Все еще в каком-то ступоре, вызванном крушением моего только что обретенного счастья и чудовищными откровениями Иллариона, я покорно побрел за ним по склепам Фоссфлама. Монах взошел по ступеням, которые привели меня сюда, и, когда мы добрались до последней, нам пришлось слегка пригнуться; массивная плита повернулась вверх, пропустив внутрь поток холодного лунного света. Мы выбрались наружу, и я позволил Иллариону увести меня назад в монастырь.
Когда мой разум начал проясняться и смятение, охватившее меня, улеглось, на смену ему быстро пришло возмущение — яростный гнев на помешавшего нам Иллариона. Не задумываясь, спас он меня от ужасной физической и духовной опасности или нет, я оплакивал прекрасную грезу, из которой он так грубо меня вырвал. Поцелуи Никеи все еще пламенели на моих губах. Кто бы она ни была — женщина ли, демон или змея, — никто другой в мире не смог бы внушить мне такую любовь и подарить такое наслаждение. Однако у меня достало ума скрыть свое состояние от Иллариона: я понимал, что, если выдам свои чувства, он всего лишь сочтет меня безнадежно заблудшей душой…
Наутро, сославшись на необходимость как можно скорее вернуться домой, я покинул Перигон. Сейчас, в библиотеке отцовского дома под Муленом, я пишу это повествование о своих приключениях. Воспоминания о прекрасной Никее остаются такими же поразительно ясными, столь же неизъяснимо сладостными для меня, как если бы она все еще была рядом, и я будто наяву вижу пышные занавеси полночной спальни, освещенной причудливо изукрашенными золотыми лампами, и в ушах у меня звучат ее прощальные слова:
«Не бойся, ты найдешь меня, если будешь отважен и терпелив».
Вскоре я вернусь на развалины замка Фоссфлам, чтобы вновь спуститься в подземелье, скрытое треугольной плитой. Но хотя от Фоссфлама рукой подать до Перигона, несмотря на все мое уважение к почтенному настоятелю, несмотря на всю мою признательность за его радушие и все мое восхищение его несравненной библиотекой, я даже не подумаю навестить моего доброго друга Иллариона.
Аверуанское рандеву[8]
Шагая тенистой лесной тропинкой через Аверуанский лес в сторону Виона, Жерар де л’Отом складывал балладу в честь Флоретты[9]. Впереди ждала встреча с возлюбленной, которая, как свойственно деревенским девушкам, назначила свидание среди дубов и буков, и ноги сами несли его вперед, однако сочинение баллады не клеилось. Его чувства пребывали на той стадии, коей присуща скорее рассеянность, нежели вдохновение, и хотя Жерар был профессиональным трубадуром, мысли его то и дело обращались к материям, далеким от стихосложения.
Трава и деревья покрылись свежей глазурью средневекового мая; дерн, словно затейливая вышивка, пестрел крохотными лазурными, белыми и желтыми цветами; каменистый ручей вдоль тропинки что-то бормотал, словно ундины затеяли тихий разговор под водой. Согретый солнцем воздух был пропитан юностью и любовным томлением; и желания, что переполняли сердце Жерара, мистически смешивались с ароматами весеннего леса.
Жерар был трувером, чья молодость и долгие странствия уже успели снискать ему славу. По обычаю своего цеха, Жерар бродил от двора ко двору, от замка к замку и сейчас гостил у графа де ла Френэ, чей замок возвышался над половиной окружавших его лесов. Посетив древний кафедральный Вион, который стоял на самом краю Аверуанского леса, Жерар повстречал там Флоретту, дочку зажиточного торговца по имени Гийом Кошен, и белокурая бестия запала ему в душу куда сильнее, чем можно ожидать от того, кто, как Жерар, был искушен в любовных делах. Он дал ей знать о своих чувствах, и после месяца баллад, любовных посланий и разговоров украдкой, устраивать которые помогала услужливая горничная, Флоретта, когда отец отлучился из города, назначила Жерару свидание. В сопровождении слуги и служанки она должна была вскоре после полудня выйти из города и ждать Жерара под буком необыкновенной древности и толщины. Затем слуги тихо удалятся, и влюбленные будут, по сути, предоставлены сами себе. Не стоило бояться, что их заметят или им помешают, ибо дремучий сумрачный лес пользовался у местных дурной славой. В его глубине таились руины замка Фоссфлам, где обитали призраки; а еще в лесу была двойная гробница, не освященная более двухсот лет. Там покоился хозяин замка сеньор Юг дю Маленбуа[10] с супругой — колдуны, некогда наводившие страх на всю округу. О них обоих, или об их призраках, ходили зловещие истории; местные любили судачить о домовых и оборотнях, феях, бесах и вампирах, которыми славился Аверуанский лес. Однако Жерара это не остановило — едва ли эти создания покажутся при свете дня. Отчаянная Флоретта заявила, что тоже ничего не боится, однако слугам пришлось предложить солидное вознаграждение, ибо те разделяли местные предрассудки.
7
Аполлоний Тианский (ок. 15 — ок. 100) — философ-неопифагореец, чья биография — «Жизнь Аполлония Тианского» (ок. 217), написанная Филостратом Старшим, — полна описаний совершенных им чудес и прочих подвигов, которые отчасти роднят эту фигуру с Иисусом Христом.
9
В этом рассказе КЭС откровеннее всего обращается к традиции говорящих имен: фамилия Жерара (Gérard de l’Automne) означает «Осенний», а его возлюбленную Флоретту (Fleurette) зовут самоочевидно от французского слова «fleur» — «цветок».
10
Фамилия хозяина замка (Malinbois) образована, по всей видимости, от французских слова «malin» («пагубный», «коварный», «окаянный») и «bois» («лес»).