Тору нравилось проводить пальцами по шероховатым кожаным переплетам старинных церковных фолиантов, листать чуть желтоватые, неровные по краям страницы летописей, рассматривать искусно вырезанные на потемневших от времени деревянных дощечках, гравюры, изображающие сцены из жизни святых и известные исторические моменты. Здесь, в библиотеке, вдалеке от посторонних глаз, он чувствовал себя защищенным, словно вступая в нее, отрезал себя от внешнего мира.
От осознания того, что скорее всего, Тору больше никогда не сможет вернуться туда, на душе становилось особенно гадко. Мальчику трудно было смириться с тем, что вот-вот, жизни его суждено полностью перемениться. Неизвестность пугала едва ли не сильнее возможного сумасшествия, и грядущее представлялось ему в самых мрачных тонах.
Тору не тешил себя надеждами на то, что все обойдется благополучно, и дар-проклятие, так и не пробудится. Мальчик уже чувствовал, как что-то неуловимо меняется в нем, словно кожей ощущал дыхание подступающего безумия. И кошмар - пугающе правдоподобный, который он видел этой ночью, был главным тому доказательством.
Быть может, ему даже не суждено достигнуть Эндама, и он лишится рассудка раньше, чем окажется в священных стенах главного храма. Тогда его ожидает единственный возможный исход – рыцарский меч, который милосердно обрежет нить его жизни. Был ли готов Тору к этому? Определенно нет, и он надеялся бороться с собственной сутью столько, сколько достанет сил.
Очередной приступ головной боли заставил мальчика зажмуриться, и тихо застонав, пошатнуться. Чьи-то руки уверенно подхватили его, не дав упасть, и сквозь застилающие глаза слезы, Тору сумел разглядеть знакомую лиловую рясу отца-настоятеля.
- Что с тобой, сын мой? – обеспокоенно спросил игумен, заглядывая в побледневшее лицо ребенка, и во взгляде светло-голубых глаз мужчины, мелькнула внезапная догадка: - Ты ощущаешь это? Пробуждение дара?
Тору вздрогнул, и несмотря на то, что все еще чувствовал себя плохо, попытался отстраниться от отца-настоятеля.
"Нельзя говорить правду!" – внезапно понял он, видя, каким напряженным и серьезным сделалось лицо игумена Фергуса.
Хорошо, что остальных воспитанников Брат-Свин уже успел увести, и свидетель у этого приступа был только один.
- Со мной все в порядке… - с трудом ворочая языком, произнес Тору, - Наверное, переволновался.
Отец-настоятель еще какое-то время разглядывал его испытующе, словно пытался для себя решить – стоит ли верить словам мальчика, а затем, тяжело вздохнув, отступил.
- Я понимаю твои страхи, сын мой, - с искренним участием сказал игумен, увлекая Тору за собой по широкому коридору, освещенному солнечным светом, льющимся из высоких стрельчатых окон, - Тебе предстоит непростое испытание, и лишь сила истиной веры, поможет с достоинством преодолеть его. Открой сердце Всевышнему, дабы он в час нужды помог привести тебя от тьмы к свету, и дал тебе силы противостоять нечестивому дару.
Тору в ответ на это лишь угрюмо промолчал. Если Всевышний так добр и могущественен, то почему он позволил ему родиться таким? За что обрек на то, через что ему возможно вскоре предстоит пройти? Это порождало в душе мальчика горькую обиду и злость на собственную судьбу, которая оказалась к нему столь немилостива.
Неспешным шагом игумен Фергус и Тору достигли клуатра, где возле занимающего центральное место круглого каменного колодца, стоял высокий темноволосый мужчина, плечи которого покрывал алый рыцарский плащ.
Увидев незнакомца, мальчик испуганно замер, чувствуя, что не в состоянии сделать дальше и шага. Внутренности в его животе словно бы скрутились в тугой узел, а сердце сбилось с привычного размеренного ритма, застучав быстрее.
- Ну же, Тору, смелее, - попытался подбодрить его отец-настоятель, но мальчик лишь попятился назад, расширенными глазами глядя на терпеливо ожидающего рыцаря.
- Это для твоего же блага, сын мой, - мягко произнес игумен, приобнимая ребенка за плечи, и ненавязчиво пресекая тем самым любые попытки к бегству.
Сколь сильно мальчику не хотелось вырваться, убежать и спрятаться там, где его никогда не найдут, он тем не менее понимал, что ему не позволят этого сделать. Обратного пути нет, и Тору придется подчиниться обстоятельствам.
С трудом переставляя непослушные ноги, мальчик побрел к рыцарю, который изучал его спокойным взглядом темных глаз. Что удивительно, он смотрел на Тору без брезгливости или недовольства, а когда мальчик подошел к нему, и вовсе немного склонившись, подмигнул и вполне дружелюбно поинтересовался:
- Ну-ка, кто тут у нас трясется как заячий хвост?
- И вовсе я не трясусь, - обиженно проворчал Тору, с некоторым стыдом представляя себе, каким маленьким и жалким он сейчас выглядит рядом с величественным и статным рыцарем.
Узкое, чуть вытянутое лицо мужчины озарилось понимающей улыбкой, и он, потрепав опешившего от такого неожиданного жеста мальчика по голове, учтиво обратился к игумену:
- Нам пора выдвигаться в путь. Благословите, Ваше Высокопреподобие, отец Фергус.
Рыцарь склонил голову, и отец-настоятель осенил его знаком Всевышнего, произнеся слова напутственной молитвы. Слушая их, Тору чувствовал лишь глухое раздражение и острое желание остаться в одиночестве.
Боль утихла, слабым эхом пульсируя где-то в затылке, но мальчик знал – это ненадолго. Более того, он был твердо уверен в том, что со временем приступы будут учащаться, а боль будет становиться все сильнее, медленно сводя его с ума. И ему нужно будет придумать, как сделать так, чтобы как можно дольше сохранять свое состояние втайне от других.
Взгляд Тору невольно упал на прикрепленные к поясу ножны с рыцарским мечом, заставив мальчика судорожно сглотнуть. Одного взмаха этого оружия хватит, чтобы перерубить его пополам, и это осознание, заставило нервно поежиться.
"Нет, я не допущу этого" – подумал Тору, с отчаянной решимостью, - "Я буду скрывать пробуждение дара столько, сколько получится, а потом… что же, потом мне возможно будет уже все равно"