Была и ещё одна важная причина, по которой массовое недовольство в Северной Корее по своим масштабам значительно уступало тому, что в те годы можно было бы наблюдать в Венгрии и Польше. Правящие круги КНДР сумели скрыть внутренние разногласия, конфликт в верхах начал разворачиваться довольно поздно, и большинство населения о нем просто ничего не знало. В Восточной Европе открытые раздоры внутри номенклатуры или, по меньшей мере, широко распространявшиеся слухи о таких раздорах немало способствовали зарождению массового протеста. Такая информация давала возможность критически настроенным группам населения рассчитывать на то, что они получат поддержку «сверху» и тем самым воодушевляла умеренную оппозицию (то есть тех, кто был готов удовлетвориться тем или иным вариантом «социализма с человеческим лицом»). Сообщения о раздорах в номенклатурной верхушке провоцировали на активные действия и более радикальные антикоммунистические круги, лидеры которых видели, что некогда монолитный противник переживает внутренние трудности и отчасти деморализован. Умеренная реформистская политика Имре Надя и Эдварда Охаба подготовила почву для падения сталинистских режимов в Венгрии и Польше. В Корее не наблюдалось ни особого смягчения политического режима, ни заметных для населения раздоров в партийно-государственном руководстве.
Таким образом, у оппозиции было мало шансов заручиться поддержкой населения. Однако наличие массового движения (не важно, демократического, националистического или какого-либо еще) не являлось обязательным условием успеха оппозиции. Например, в Болгарии в 1956 г. замена сталинистского ортодокса Червенкова на более либерального Живкова совершилась практически по тому же плану, который Чхве Чхан-ик и Пак Чхан-ок пытались осуществить в Северной Корее — в результате запутанных переговоров и соглашений партийных иерархов и их тайных консультаций с Москвой, но без явной поддержки и, в общем-то, даже без участия народных масс. Болгарский опыт показывал, что, в принципе, и северокорейские заговорщики вполне могли добиться успеха. Слабость массовой поддержки снижала их шансы на победу, но тем не менее отсутствие в Корее массового движения протеста не было непреодолимой преградой для реализации их планов. Ким Ир Сена можно было свергнуть посредством хорошо спланированной и проведенной бюрократической интриги. Однако члены оппозиции упустили эту возможность. Основной причиной их поражения помимо их собственных тактических ошибок и дальновидности их противников был недостаток поддержки среди партийных кадров среднего и высшего звена, чья позиция в условиях отсутствия массового движения и оказалась решающей.
Большинство функционеров среднего звена не понимали и не принимали мотивы оппозиции, заговорщики представлялись им «посторонними», и даже «полуиностранцами». Высшие и средние партийные руководители, как показали дальнейшие события, предпочли поддержать Ким Ир Сена, а не его оппонентов. Августовская атака на Ким Ир Сена провалилась именно из-за действий (или, скорее, бездействия) большинства Центрального Комитета, не поддержавшего оппозицию. Как мы помним, в судьбоносное утро 30 августа к оппозиционерам не примкнул ни один член ЦК ТПК, который бы не был их сторонником по меньшей мере с июля. Как вспоминал В. В. Ковыженко, «было известно, что Ким Ир Сена поддерживает большинство как рядовых корейских коммунистов, так и партийных работников, в том числе и членов ЦК. Как в таком случае его можно было бы снять?» [465]Хотя В. В. Ковыженко в данном случае имел в виду сентябрьские события, это его замечание вполне применимо и в отношении августовского кризиса.
Балаш Шалонтай справедливо обратил внимание на то обстоятельство, что все режимы, которые в конце концов смогли дистанцироваться от СССР, носили диктаторский характер. Это относится не только к режиму Ким Ир Сена в КНДР, но и к режиму Энвера Ходжи в Албании, Георгиу-Дежа и Чаушеску — в Румынии, Мао Цзэдуна — в Китае. Он объясняет это тем, что в менее диктаторских странах часть высшего руководства из идейных или оппортунистически-карьерных соображений могла вступить в союз с Москвой, но такой поворот событий был маловероятен в тех странах, в которых существовал ярко выраженный режим единоличной власти. Как пишет Шалонтай: «Диктатор, который проводил жесткую линию и пользовался поддержкой большинства членов Политбюро и ЦК, был [для советской дипломатии и оппозиции] крепким орешком» [466]. По сути, Шалонтай выражает здесь ту же самую мысль, что была высказана и В. В. Ковыженко.
Причины поддержки, которой пользовался Ким Ир Сен, во многом связаны с тем обновлением состава северокорейской правящей элиты, которое произошло после 1945 г. К 1956 г. основная масса номенклатуры среднего и низшего звена состояла из уроженцев Северной Кореи, вступивших в партию уже после освобождения страны. Их мировоззрение сформировалось под влиянием Корейской войны и быстро усиливающегося культа личности Ким Ир Сена. Кроме того, эти люди в целом были гораздо менее образованы, чем их предшественники из более раннего поколения корейских коммунистов. В 1958 г. из 40 028 секретарей первичных партийных организаций 55,6 % имели только начальное образование, и всего 23,6 % — среднее [467]. Хотя советский документ ничего не сообщает относительно образования оставшихся 20,8 %, можно предположить, что они вообще не учились в школе. В этом нет ничего удивительного, так как в 1944 г. никакого формального школьного образования не было у 77 % корейских мужчин [468]. Излишне говорить, что вчерашним крестьянам и неквалифицированным или полуквалифицированным рабочим идеи демократии были малознакомы и, скорее всего, малопонятны. С другой стороны, более простые для восприятия национал-патриотические лозунги встречали у них горячий отклик.
Эти новые кадры были настроены гораздо более националистически, чем коммунисты старшего поколения, которые в своем большинстве подолгу жили за границей, свободно говорили на иностранных языках и с уважением относились к иностранной культуре. Отношение этих более молодых чиновников к высокомерным «иностранцам» из яньаньской и советской фракций было не слишком доброжелательным. Этот факт нашел отражение даже в документах посольства, хотя обычно советские дипломаты старались обходить такие опасные вопросы. Так, например, советник Филатов признавал наличие трений между местными кадрами и представителями зарубежных корейцев и писал: «Считаю, что указанные выше советские корейцы допустили ряд серьезных ошибок. Прежде всего они неправильно и высокомерно относились к местным кадрам, игнорировали их и не выдвигали на руководящую работу» [469]. В начале 1956 г. первый секретарь посольства И. С. Бяков встретился с Сон Чин-пха, видным членом советской фракции, только что вернувшимся после «трудового перевоспитания» (он отработал месяц чернорабочим на стройке в наказание за «безответственные высказывания о культе личности»). Как пишет его собеседник, Сон Чин-пха, «начал говорить о нездоровых настроениях в народе в отношении советских корейцев». К сожалению, у Сон Чин-пха не оказалось возможности высказать свое мнение в более развернутой форме — как только был затронут этот деликатный вопрос, осторожный дипломат решил резко сменить тему, не забыв предварительно сделать своему собеседнику выговор за то, что тот вообще коснулся этой проблемы [470].
467
Запись беседы Б. К. Пименова (первый секретарь советского посольства) с Вон Хен Гу (зам. заведующего орготделом ЦК ТПК). 21 июня 1958 г. АВП РФ. Ф. 0102. Оп. 14. Д. 8, папка 75.
468
Yi Hyang-gyu. Pukhan sahoejuiiipot'ongkyoyuk-ui hyOngsOng: 1945–1950[Создание системы начального образования в Северной Корее: 1945–1950]. С. 52–53.
469
Запись беседы С. Н. Филатова (советник посольства) с Пак Чан Оком (зам. премьера Кабинета Министров КНДР и член президиума ЦК ТПК). 12 марта 1956 г.
470
Запись беседы И. С. Бякова (первый секретарь посольства) с Сон Дин Фа (бывший редактор журнала «Новая Корея»). 15 февраля 1956 г. АВП РФ. Ф. 0102. Оп. 12. Д. 6, папка 68.