— До этого вы совершили поступок, вероятно, мало понятный нынешней молодежи: добровольцем ушли на фронт…
— Сразу после того, как 8 ноября 1941 года мне исполнилось 18 лет. Но и до этого мы каждый день бегали в военкомат, но нас не брали. На фронт попал не сразу. Сначала меня направили в Новосибирск, куда тогда переехала часть училища Верховного Совета, которая не ушла на фронт — несколько старших офицеров с учебно-материальной базой. А когда немцев под Москвой разбили, и основная часть училища возвратилась с фронта в лефортовские казармы, туда же переехали и мы, два батальона курсантов по 600 человек.
Учились мы в московских условиях под бомбежками: однажды в наш 300-метровый тир попала бомба и разнесла его в клочья. После этого мы ходили на лыжах стрелять аж под Ногинск. Патронов было мало — каждый на счету, нам выделяли потри штуки на одно упражнение: с винтовкой, с пулеметом… 17 июля 1942 года один батальон нашего училища выехал на Ленинградский фронт, а другой — в котором был я — на Волховский. Высадились в районе Малой Вишеры, дошли пешком до деревни, где располагался штаб 54-й армии, тут я и получил назначение в 187-ю дивизию, оборонявшуюся на станции Погостье.
— Какова тогда была ситуация на этом фронте в общем и каково пришлось там лично вам?
— Летом 1942 года как раз готовился прорыв блокады Ленинграда: Волховский фронт, с одной стороны, и Ленинградский фронт — с другой, надеялись в районе Синявино соединиться и таким образом дать возможность проложить дорогу по берегу Ладожского озера, обеспечить Ленинград и Ленинградский фронт продовольствием и боеприпасами. Вы прекрасно знаете, в каком тяжелейшем положении был тогда город. Но к этому времени, если помните, пал Севастополь, оборонявшийся 250 дней.
Брала Севастополь 11-я армия Германии, которой командовал Манштейн, впоследствии фельдмаршал и один из известнейших полководцев Гитлера. И эта армия, оставив свои танковые части на юге наступать в сторону Кавказа и Сталинграда, была переброшена под Ленинград. Получилось, что в одно и то же время мы планировали прорыв блокады Ленинграда, а немцы проводили операцию «Северное сияние», целью которой было их соединение с финскими войсками в обход Ладоги, чтобы полностью замкнуть кольцо блокады: задушить блокадный город голодом. Да и как бы могли воевать наши войска без питания и боеприпасов? Немцы приготовили огромное количество бомб и артиллерийских снарядов для этой операции, но поскольку мы пошли в атаку раньше, им пришлось вводить свои дивизии в бой без артподготовки. Эти дивизии наши войска и искромсали. Хотя в принципе мы не добились того, чего хотели— не прорвали блокаду, но и они не смогли провести свое «Северное сияние». Кстати, те бомбы, которые предназначались для города, пришлись по войскам.
Одной из таких бомб 28 августа я был ранен. Фашистский снаряд, не разорвавшись, ушел глубоко в болото, и взорвался уже там. Меня ранило только в ногу, но сильно подбросило взрывной волной. Я обо что-то ударился и отбил почки. Лежать я не мог, сидел на четвереньках на телеге, пока она везла меня в армейский госпиталь, который был развернут в палатках. Оттуда меня уже на машине отправили в Волхов. Лечился я в Пикалево— в городе, куда Путин недавно прилетал — в бараках цементного завода оборудовали госпиталь силами Свердловского медицинского института. Начальники кафедр были соответственно хирургами, терапевтами… медсестры из числа студентов. Когда меня туда доставили, состояние было плохое: в моче сплошная кровь — так отбил почки. Полтора месяца я там пролежал, рана на ноге немножко затянулась, и где-то в конце октября меня выписали из госпиталя на фронт с предписанием отдохнуть 7-10 дней. На попутках добрался до Волхова, потом где машиной, где пешком… — в общем, в последних числах октября я уже вернулся в свой 483-й полк. Зашел в землянку, представился начальнику штаба капитану Колчину. Тот мне говорит: «Ты знаешь, сегодня погиб Костя Соловьев, с которым ты заканчивал училище. Иди принимай его роту, больше некому». Так я без отдыха пошел принимать 9-ю роту, в которой в живых осталось только 13 человек. Оружия было много: даже пулеметы — и «максим», и ручной Дегтярева — а стрелять некому. Замполитом у нас был ленинградец Свищов, кстати, родом с Васильевского острова. Я это запомнил потому, что он мне подарил свою кружку и со значением добавил: «Она с Васильевского острова!»