Уходя, он подарил мне большую фотографию, где были изображены он и его Амалия: он – в безукоризненном фраке, она – в подвенечном платье. Оба были молоды, красивы и в руках у обоих – большие букеты роз.
– Это когда я еще был кронпринцем, – пояснил Август-Фридрих-Вильгельм. – Мне было тогда двадцать четыре, а Амалии двадцать один. Не правда ли, она здесь очень мила? Совсем грезовская головка. Кайзер Вильгельм Второй, когда увидел ее – мы уже тогда соединились, так сказать, узами Гименея, – погрозил мне пальцем и сказал: «У тебя есть вкус, Август». А он был большой знаток женщин. Кстати, она из очень хорошей фамилии. Отец ее, младший сын великого курфюрста…
И он начал рассказывать одну из обычных бесконечных историй, которыми буквально вгонял меня в гроб. Он знал все, что происходило при дворах германских княжеств и герцогств с начала XX века. Он знал родословные всех монархов и их приближенных, знал все тайны и интриги дворов, с точностью очевидца мог рассказать все связанные с ними альковные секреты, помнил все парады и торжественные обеды, гербы и туалеты, манеры и моды – одним словом, это был король-энциклопедия.
Сначала меня это забавляло, потом стало несколько утомлять, а когда визиты участились чуть ли не до ежедневных, я велел Чернышу направлять старика прямо к Федотику за продуктами.
За день или два до того, как наш батальон должен был совсем покинуть Дрезден, я, совершенно случайно, опять столкнулся с «поверженной династией».
Я шел по одной из разрушенных улиц города, когда за моей спиной раздался знакомый голос:
– Герр оберст, герр оберст!
Я обернулся. Август-Фридрих-Вильгельм приветливо махал мне рукой и подзывал к себе. Он выглядывал из какой-то щели полуразрушенного дома, а над головой его красовалась вывеска: «Шляпное дело м-ме Амалии». Вывеска была красивая – слева нарисована дамская шляпка и ленты, а над именем мадам Амалии лев и единорог, с закрученными хвостами и высунутыми языками, поддерживали корону.
– Прошу, прошу, герр оберст, заходите.
Я зашел. Внутри было очень чистенько и уютно. На стенах висели картинки каких-то замков с башнями, в крохотном, выходящем на улицу, оконце стоял пышногрудый бюст улыбающейся дамы в кокетливой шляпке, а сама фрау Амалия, помолодевшая и посвежевшая, по-моему даже подкрашенная, в светлом передничке и светлой наколочке, любезно улыбалась из-за прилавка. Рядом стояла поблекшая, с поджатыми губами, обиженного вида особа, очевидно дочь, и время от времени появлялся какой-то молчаливый субъект с висячими губами – по-видимому, тот самый, очень приличный, воспитанный господин, не нацист, муж дочери. Заказчиков и покупателей я что-то не заметил.
– Как идут дела? – спросил я.
– Средне, герр оберст, весьма средне, – Август-Фридрих-Вильгельм покачал головой. – Сами понимаете, покупательная способность у населения невелика. И с материалом к тому же трудно. Хочется, чтобы все было все-таки первосортное, а время такое, что первосортное, сами понимаете, не всегда удается достать. Трудно, в общем, трудно. Думаем вот, параллельно, начать открытки продавать. Старый, так сказать, Дрезден и Новый. До и после. Вы меня понимаете? Любопытно? А? Как на ваш взгляд – спрос будет?
Он отошел к своей Амалии и о чем-то с ней зашептался. Потом неожиданно спросил меня:
– Ваша жена, герр оберст, блондинка или брюнетка?
– Шатенка, а что?
Они опять пошептались. Потом поблекшая дочка куда-то вышла и вернулась с большой круглой коробкой.
– Так вы говорите, шатенка? – опять спросил меня старик.
– Шатенка.
– Тогда вот, прошу. От меня и, – он сделал жест в сторону своей супруги, – фрау Амалии. Это носит сейчас вся Европа.
Он протянул мне коробку. В ней оказалась очень большая и уродливая шляпа розового цвета, с голубыми бантиками и какими-то букетиками, приколотыми к разным местам. Я был очень тронут и поблагодарил.
Я пробыл еще минут десять в их магазинчике. Старик успел рассказать мне очередную историю о какой-то принцессе, пожаловаться на свой ревматизм, осведомиться, не знаю ли я, где можно достать пирамидон – у фрау Амалии по ночам страшные головные боли. Потом я попрощался и направился к выходу.
– Айн момент, герр оберст, – фрау Амалия любезно кивала мне из окошка кассы. – С вас пятьсот марок, герр оберст.
– С меня?..
– За шляпку. Вы нигде в городе так дешево не найдете.
Я вынул пятьсот марок и заплатил.
– Ауф видерзейн, герр оберст, – сказала фрау Амалия, протягивая мне чек.
– Ауф видерзейн, – как эхо, повторили дочка и зять.
– Ауф видерзейн, – сказал Август-Фридрих-Вильгельм, открывая передо мною дверь. – Заходите, не забывайте. На днях уже открытки будут. Старый Дрезден и Новый. Разрешите вам оставить серию?
Шляпку я подарил нашей поварихе – она осталась очень довольна, свадебную же карточку – ее сынишке. Он пририсовал обоим – и Августу-Фридриху-Вильгельму IV и Амалии – роскошные усы и бороды, щеки раскрасил красным карандашом и утверждает, что оба они от этого стали намного красивее.
1955