Где-то близко засвистели.
Возле яблони, прислонившись к её стволу, стояла какая-то женщина и вовсе не скрывала, что это она только что свистела. Совсем наоборот. Пряча улыбку, она снова свистнула, и никто ещё в жизни не казался мальчику таким красивым. Никто ещё не отделялся так легко от старого ствола в своём белейшем халате медсестры, никто ещё не смотрел так мальчику в глаза и не звал его вырваться из своей мальчишеской скорлупы. Мальчика пробрала дрожь, деваться ему было некуда, а девушка спросила:
— Ты куда это направился, косого Егиша сын?
Может быть, кто-нибудь когда-нибудь тоже стоял вот так, облокотившись о ствол старой яблони, засунув руки в карманы халата, а пуговицы на этом халате были пришиты далеко друг от друга, а потом этот кто-то, может быть, так же мягко отделился от дерева, и взял лошадь за уздцы, и посмотрел на мальчика снизу вверх, и его халат и тело излучали при этом такой чистый свет — может быть, всё это когда-то было, но никогда ещё не было всё это — настолько — для мальчика.
— Да, это нашего Егиша сын, — как-то жалко сказал дед Месроп.
— Слезай, — сказала эта женщина, глядя на мальчика снизу вверх, но скорей всего она шутила.
— Ты у Егиша который по счёту, эй? — крикнул дядюшка Месроп и засмеялся. — Или ты и сам не знаешь, который ты?
— Слезай, — сказала эта женщина. — Слезай, укол тебе сделаю… — Но вроде бы она шутила.
— Укол сделаешь? — переспросил дед Месроп.
— В нижнем селе ящур обнаружили, надо укол сделать, — сказала эта женщина, но вроде бы она всё-таки шутила.
— Слезай, парень, — прокряхтел дядюшка Месроп. — Давай слезем, раз говорят, потому как самый подходящий товар мы для ящура.
Мальчик соскочил на землю и встал перед этой женщиной, но они не смеялись над ним.
— Сколько лет? — спросила эта женщина, глядя ему в лицо.
И до смерти, до желания уничтожиться, было оскорбительно, что мальчик всего лишь в шестом, и было прекрасно, было замечательно думать, что через год, всего лишь через одну зиму он будет в седьмом.
— В шестом, — прошептал мальчик. — В шестом, тринадцать лет.
— В шестом, тринадцать, — повторила эта женщина.
— Да, в шестом, — сказал дед Месроп. — А как хорошо учится…
Эта девушка не обратила на Месропа никакого внимания и очень замечательно сделала. Глядя только на мальчика, эта девушка сказала:
— Если два года подожду, возьмёшь меня замуж?
Мальчику до смерти хотелось сдержать себя, но вроде бы он так и не сумел этого сделать.
— Не бойся, парень, скажи «да», — прохрипел дед Месроп.
Он оставался сидеть на лошади. «Не твоё дело», — сказал ему мальчик.
— Если буду знать, что подождёшь, больно не сделаю, — сказала эта женщина, и если это была шутка, то никто ещё в жизни не шутил так по-всамделишному, и никто ещё не пленял мальчика своим чистым голосом, своим белым халатом, своим крепким здоровьем.
— Не будешь колоть? — посмотрел на неё и прошептал мальчик.
Эта женщина обняла мальчика, прижала его голову к груди, и никогда ещё мальчик не казался себе таким маленьким, а потом она, как бы между прочим, оставила его где-то у себя под мышкой, взялась за седло и оказалась на лошади.
— А теперь беги следом, смотри, как она будет колоть, — донёсся голос деда Месропа.
— Дай сюда прут, — сказала эта женщина, и мальчик протянул ей свой прут.
— Не веришь, значит, что укол сделаю, — сказала эта женщина, но мальчик не ответил ей ни вслух, ни мысленно. — Не верит, что укол сделаю, — сказала эта женщина.
Кто-то шёл через сад, какой-то мужчина в больших тёмных очках, и, кто бы он ни был, он не был хорошим, этот мужчина. Он приблизился к ним, поставил длинную ногу на старую каменную изгородь, завязал шнурок на ботинке и сказал:
— Не сделаешь укол, — и посмотрел на мальчика и на Месропа.
— День добрый, — сказал Месроп.
— Этот для брата ведёт лошадь на станцию, — сказал подошедший мужчина, — а ты что везёшь, Назаров?
— Ты доктор? — спросил дядюшка Месроп.
Мужчина не ответил, доктор он или не доктор, он опустил ладонь на мешок Месропа, и ладонь эта была широкая, он мог этой ладонью прикрыть лицо ребёнка от лба до подбородка, он положил ладонь на мешок и сказал:
— Шашлык будем есть.
В самом деле, пахло шашлыком.
— Пожалуйста, — сказал Месроп, — когда угодно, я твой слуга.
— Не когда угодно, — сказал этот мужчина, — прямо сейчас.
Он взял деда Месропа за колено и зашагал рядом с лошадью.
— Ребёнка в армию берут, — сказал дед Месроп.
— Значит, мы одного Дошояна не стоим.
— Почему, айта, — сказал дед Месроп. — Что ж, у нас сознательности нет, что ли, не понимаем, что ли.
— Говоришь так, а не доказываешь, — сказал мужчина. — Бездоказательно говоришь.
— Но почему же, ты разве когда-нибудь намекнул мне, чтобы я на деле всё доказал?
— А Дошоян намекал, Назаров Месроп?
— Не намекал, но ребёнка в армию забирают.
— И что же нам — ждать, пока вы на операцию слепой кишки придёте, схватившись за живот?
— Лично у меня слепая кишка удалена, — сказал дед Месроп.
— «Лично у меня»… В Якутии резали тебя?
— И в самом деле в Якутии, — засмеялся дед Месроп.
— Ты из Цмакута, у цмакутцев небось две слепые кишки, вторая — про запас.
— Это сколько же этих кишок у людей бывает, доктор? — сказал дед Месроп.
— У людей? А вы разве люди?
— Ну что же ты так, доктор, — остановил лошадь дед Месроп. — Хочешь, прямо сейчас тебе шашлык изготовлю?
— А что же, мы будем ваши аппендиксы удалять, а вы Дошояна шашлыком угощать — через нашу голову?
Мальчик никогда бы не смог так удачно и быстро находить ответы. Этот человек то нравился мальчику, то не нравился, потом снова нравился. Широкие колени, их светлый блеск и этот тёплый свет глаз были предназначены этому человеку, а гибкий, высокий его рост был предназначен для этой женщины, и это было счастье. И старый сад, и то, что после купанья эта женщина натянула на себя только халат. А то, что этот человек якобы хотел от деда Месропа, вовсе ему и не нужно было, но только не стоило, не нужно было повторять всё время «кишка, кишка». И то, что он мог шутя забрать у Месропа мешок, а Дошоян в шамутовских горах ничего не скажет, молча проглотит слюну и, засопев, криво улыбнётся, и ещё у мальчика немножечко болела голова оттого, что если они были мужем и женой, то как же они были такими прекрасными оба, а если они и не были мужем и женой, то как же они были настолько друг для друга?